Цвет страха. Рассказы
Шрифт:
Я это говорил.
Так было, есть и будет.
Я это говорил.
Но… всё так и остается. Как я говорил…
Поэтому, в частности, сейчас так и формулирую: убил и стрелял. – То есть по существу.
Тот «милиционер-майор-начальник-оперативник» убил – убил сначала в себе последнее лицемерие и осторожность и уж после этого – после этого занялся своим истинным прижизненным назначением: стрелять, разумеется – в людей, разумеется – прицельно…
Я тогда об этом говорил – и состояние у меня, помню, было, словно я это говоримое… рассеиваю по всему вселенскому воздуху, по всему человеческому пространству.
А теперь во мне – та досада. Не испытываемая мной ранее.
Словно я говорить-то говорил – а был в это время накрыт каким-то стеклянным непроницаемым колпаком.
Или: я говорил – а все вокруг были скрыты от меня за невидимой, но реальной стеной…
И что же мне делать?..
А надо повторить!
Надо сказать ещё громче.
И надо ещё громче повторить!
Ярославль. Май 2009
Без ремня
Летел я сквозь морозное ночное пространство.
Стоял в темноте, покачиваясь с боку на бок, расставив ноги.
Летел сквозь мороз и ночь – как догадывался – лицом и грудью по направлению движения.
Самое насущное и самое отрадное это для меня нынче: как угодного – лишь бы стремиться.
Ведь впереди у меня целая жизнь!..
Какой она будет?..
Сам, конечно, в шапке-ушанке и сунув руки в карманы застёгнутой шинели.
Какой бы она, моя жизнь, ни была – это, понятно, волнительно… это просто волнительно.
Под грохот, под грохот, под грохот колес – разумелось: лечу сквозь промороженные поля, кусты и звёзды.
Однако, однако, однако…
Что бы в будущем ни было, но я ведь – я.
Даже хочу или не хочу.
И поэтому во мне – и торжество ожидания, и тоска ожидания.
А ныне – лишь бы не скучно было ждать.
Вот же: в одном вагоне – я, в другом вагоне – бомбы.
В этом пустом товарном вагоне – я стою поближе к горячей, величиной с ведро, чугунной печке; а соседний такой же вагон – туго набит авиационными бомбами.
И я стою, ощущая сумасшедшие оборванные рельсы.
И, чувствую в темноте, не моргаю.
Ещё один солдат и прапорщик валяются, спят или не спят, где-то за моей спиной на досках-нарах.
Там же и мой автомат.
Я дежурю свои два часа. Топлю уж фиолетовую от жара печку – ненасытную и бесполезную: сую в неё палки-рейки, пропитанные какой-то чёрной смолой, их тут же целая куча.
Вот и вся, выходит, служба.
Мне что, я «старик», мне через три месяца на «дембель».
Но я сам вызвался в эту командировку: охранять вагон с бомбами для самолетов с аэродрома, где служу.
Сам напросился – лишь бы помотаться пусть и по рельсовым дорогам, лишь бы побыть, настолько возможно, в одиночестве… лишь бы хоть куда-то из скуки-казармы…
…Утром, чуем, еле катимся… потом, слышим, совсем встали…
Сдвинули тяжёлую дверь. Смотрим, трое, зачарованно с края вагона.
Перед нами – зима, зима, зима…
Чья-то, чья-то… Ведь где мы сейчас?..
Поезд, странно недвижный, словно устал.
Сколько тут будем стоять?..
Позади и впереди – сутки, часы, сутки, часы…
Вчера вечером выпили, само собой, спирту технического – отличного, того самого, противообледенительного, что у реактивного самолета по стеклянному колпаку в морозном полете; закусывали солёным сытным шпиком с хлебом.
И всё бы нормально, только бы сейчас попить.
Воду, конечно, с собой не везём.
Вдоль вагона – пути, пути… дальше – деревья, какие-то дома…
Сколько будет стоять тут наш «товарняк»?.. «Товарняки», как водится, стоят или минутами, или сутками…
Стоим, трое, в проёме двери: и само собой понятно, что пить хочется… само собой понятно, что взять негде… и ещё само собой понятно, что никто не знает – вообще никто не знает, сколько будем тут стоять…
А рядом с этим путём, как раз рядом с нашим вагоном, прямо напротив двери – будка стрелочника. А в будке – большое окно. А на подоконнике –. чайник… самый обыкновенный, какой бы и нужен, железный, зелёный…
В нескольких шагах…
И мы молчим.
Ведь в нескольких шагах…
И мы молчим.
Я спрыгнул на снег. Эти несколько шагов совершил. В эту будку обжитую зашёл, этот чайник тяжёлый холодный взял. Из горлышка пил, пил, пил…
Вышел из будки – странное пространство…
Вагона нет!..
Глядь: «товарняк» медленно смещается в сторону… И вагон мой – последний!.. Мой прапорщик и мой солдат стоят в моей двери. И молча глядят на меня.
Я – по-бе-жал.
Бежал, как чувствовал, разрывая всего себя.
Шинель на мне мечется, сапоги на мне злятся; и они – как бы упрямятся: мы не разорвёмся, мы не разорвёмся!..
«Товарняк» надменно стал ускорятся.
Я остановился, всё поняв…
«Товарняк» решительно утянулся в кустах за поворот.
Мгновение лишь стоял, понимая прежде всего, что если ещё мгновение буду стоять, то… то придется думать о чём-то грозном…
Я, повернувшись, поразился: сколько может быть в одном месте параллельных путей!..
И пошёл строго по тем самым рельсам, по тем самым шпалам. – В ту самую сторону. – Лишь бы так.
На конце узла – оказался, как же ещё, стрелочник.
Я ему всё объяснил.
Он, всё поняв, подумал.
Надо бы мне выйти в город, надо бы мне сесть на такой-то троллейбус, надо бы проехать до такой-то остановки… Там будет ещё один узел… И там – может быть, может быть…
И я, конечно, торжественно – на ту ближайшую остановку.