Цветок с тремя листьями
Шрифт:
Это Хидэтада произнес чуть громче.
— Что?..
— Это… было дальше, вы не дочитали.
Хидэёси поднял листок и снова развернул. И покачал головой.
— Нет, я даже не знаю, что меня больше поражает — твоя наглость или твоя смелость. Или твоя самоуверенность?
Хидэтада поднял голову и посмотрел Хидэёси прямо в глаза:
— Простите меня, ваша светлость. Но я никогда не испытаю страха перед вами. Страх не может соседствовать с любовью.
— Дурак, Хидэтада… Какой же ты юный восторженный дурак. Прекрати ты уже думать об этой войне и о тех, кого считаешь героями. Не расстраивай меня.
— Как прикажете, ваша светлость… — Хидэтада поклонился и встал, поднимая весло. Лодку начало подтягивать к берегу.
— Простите, я вовсе не желал вас расстроить, — наконец проговорил он, когда они снова оказались на середине реки. — Я сам пригласил вас на прогулку, и сам же все и испортил… — Из его глаз потекли слезы.
— А ну-ка прекрати. Испортил он… Дурак ты, я же сказал. Да я сам все время об этом думаю, а ты просто под руку подвернулся. Думаешь, я не догадался сразу, что ты там насочинял?
Хидэтада вытер рукавом слезы и снова сел рядом. И сжал в пальцах край ткани рукава Хидэёси.
— Нет, это я дурак, а не ты… — Хидэёси накрыл ладонью его руку, — конечно… то собрание не могло не произвести на тебя впечатления. Зря я позволил тебе присутствовать. Но я хотел, чтобы ты понял: война, это вовсе не так весело, как ты представляешь.
— Господин Хидэёси… если бы вы позволили мне отправиться туда…
— То ты через месяц захватил бы Китай — ты это хочешь сказать? — Хидэёси рассмеялся.
— Я… хотел сказать не это.
— Ты хотел сказать, Хидэтада, что тебя бы там убили, но зато ты бы умер героем, так?
Хидэтада опустил голову.
— Вот так и сиди. Пойми, даже то, что твоя рука способна держать меч, ничего не значит. Вспомни, чему тебя учили все эти годы. Твой титул государственно советника — это не просто формальность и красивое звание. Мне нравится, как ты выполняешь свои обязанности. Тебе есть куда применять свои истинные способности. Пост первого министра со временем займешь ты, а не твой приятель Юкинага. В этой стране слишком много воинов и слишком мало тех, кто способен ей управлять. Ты расстраиваешь меня тем, что вместо помощи мне ты желаешь красивой смерти. Ты сам видел, куда это привело Киёмасу.
— Я не желаю смерти, господин Хидэёси, я желаю лишь служить вам.
— Вот и делай то, что действительно необходимо.
— Благодарю за доверие. Но… Скажите… Разве вы сами способны поверить в то, что господин Като — трус?
— Ты не дашь мне успокоиться, да?
— Мой господин… Это гложет ваше сердце.
— Ах, вот оно что… малыш… я так счастлив, что у меня есть ты… — уголки глаз Хидэёси увлажнились, — но не надо снимать груз с моей души, перекладывая его на свою. Впрочем… ты прав. Раз уж ты не намерен оставить меня наедине с моим гневом и болью, тогда сиди и слушай. В тот раз я ведь созвал вас всех не просто так. Я хотел, чтобы вы могли выслушать обвинения. И хотел услышать, что скажет на это Киёмаса. Он никогда не стал бы мне врать. И если то, что я узнал прежде, было ошибкой, то разве бы я не поверил его словам? Разве для всех присутствующих не была бы очевидна его правота? Но он просто молчал! Признал все обвинения, не пожелав даже слова сказать в свое оправдание! Я отлично знаю Киёмасу, он никогда не страдал излишней гордыней. Но ему нечего было сказать, ведь так? Или эта война настолько изменила его? Что он решил меня наказать своей смертью за нанесенную ему не мной обиду? Скажи, Хидэтада? Я прав?
— Я… не знаю, господин Хидэёси… — Хидэтада склонился так низко, что едва не касался лбом чайного столика, — но мне кажется, что не гордыня заставила господина Като говорить эти слова. Его сердце терзает чувство вины. И… остальные, кого вы упоминали, требуют себе наказания не потому, что находят ваше решение несправедливым. Все они считают себя равно виновными в том, что потерпели поражение.
— Да что же это… — Хидэёси запрокинул голову и закатил глаза, — что же за люди меня окружают… Неужели они всерьез считают, что для меня главное — покарать виновных?
Он снова выпрямился, взгляд его на мгновение словно остекленел, а потом Хидэёси изо всех сил ударил ладонью по столику — так, что чашки звякнули и раскатились по настилу.
— Да мне наплевать, кто там в чем считает себя виноватым! Я хочу знать, почему я проиграл! — закричал он. — Мне кто-нибудь, хоть кто-нибудь способен сказать правду? Я! Я проиграл войну! Ни Киёмаса, ни Нагамаса! Ни чертов Кониси, которому я дал свою фамилию! А что в итоге? Он лжет мне в глаза! Все думают, что я слепой и выживший из ума старикашка! А ты, Хидэтада, скажи мне — ты тоже так думаешь? — Хидэёси приобнял его за шею и подтянул к себе. Теперь Хидэтада не мог видеть ничего, кроме его широко распахнутых глаз.
— Я… я думаю, что вы всегда, рано или поздно, побеждали… своих врагов.
— Во-от… и ты, мальчишка, тоже считаешь, что я должен был лично возглавить армию. А не отсиживаться в Нагое. Побеждать врагов… я уже перестал понимать, где мои враги, а где друзья. Да и остались ли они у меня, а, как ты считаешь? Остались? Не отвечай, — он отпустил Хидэтаду и бессильно уронил руки на столик. — Всем плевать на меня. Я никому не нужен, каждый преследует лишь свои интересы… Я отправил эту комиссию, чтобы выяснить, почему наши войска преследуют неудачи. А в итоге… В итоге я вижу, как все, кому я доверял, готовы вцепиться друг другу в горло, чтобы урвать себе кусок побольше да послаще… Укита боится показаться мне на глаза, Кониси лжет, Мицунари его покрывает. Асано Нагамаса — мой сводный брат! — трясется лишь за своего сына. Като… Вся надежда была на него. Трусость? Да ни за что бы я не поверил в подобное. А вот в то, что этот болван в погоне за славой и подвигами начисто забыл, зачем я его вообще туда отправил — вот в это я верю охотно.
— Ваша светлость… почему бы вам не поговорить с господином Като наедине? Кто может знать… Может быть, правда такова, что ее можно сказать лишь с глазу на глаз тому, кому более всего доверяешь?
Хидэёси снова хлопнул ладонью по столику и расхохотался:
— А ты прав, малыш… Не стал бы Киёмаса при всех говорить: «Ты проиграл, Хидэёси, потому что ты дряхлый старик, не способный сам возглавить собственное войско». Налей мне сакэ, от этого чая только голова болит.
Хидэтада поклонился, откупорил лежащую возле борта флягу и наполнил чашку. И протянул с новым поклоном.
— Да прекрати ты эти церемонии, так я никогда не выпью, — Хидэёси принял чашку из рук Хидэтады и залпом ее опрокинул.
— Еще.
Хидэтада вновь наполнил чашку, а когда протягивал, Хидэёси ухватил его за руку.
— Почему я тебе доверяю, а, Хидэтада? Ведь всем известно, что поэтам нельзя верить. Язык того, кто владеет словом, стократ опаснее самого острого меча.
— Я… я не знаю, ваша светлость… — Хидэтада настолько сильно побледнел, что Хидэёси выпустил его руку и покачал головой.