Цветок с тремя листьями

Фламмер Виктор

Губы служанки задрожали, и она едва слышно пролепетала:

— Д-да, г-господин…

— Сколько?

— Трое, г-господин…

— Мальчики? Девочки?

— Д-дочери… и сын… господин.

— Отлично, — Киёмаса отпустил ее, но наклонился ниже и вытаращил глаза. — Тогда принеси нам еще рыбы, вяленой хурмы… Ты любишь хурму, Хидэтада?

— Не особенно.

— Прекрасно. Значит, мне достанется больше. Еще орехи и чай. И… — он немного подумал, приоткрыв рот и приложив палец к губам, — …еще сакэ, а то это не смешно. Все запомнила?

— Д-да, господин, — женщина поспешно кивнула.

— Тогда бегом.

Служанка сорвалась с места и понеслась вниз по ступенькам, путаясь в кимоно.

— А! Воды в бочку пусть наберут! — крикнул Киёмаса вслед, махая рукой, и громко рассмеялся.

Он вернулся и снова сел за столик. Повертел в руках пустую чашку и протянул ее Хидэтаде.

— Зачем вы напугали служанку? — Хидэтада налил сакэ ему, затем себе.

— А мне нравится, когда меня боятся, — ответил Киёмаса с легким смешком.

— Просто нравится?

— Да, — он выпил и потряс головой, щурясь от яркого света.

Хидэтада задумался, глядя на свою чашку, потом улыбнулся и посмотрел на Киёмасу.

— Враги должны испытывать страх. А слуги и вассалы должны повиноваться из любви и уважения, разве не так? — спросил он.

— Мне абсолютно безразлично, любят меня или нет. Если тебя уважают и боятся — этого более чем достаточно.

— Я бы никому не стал служить из страха.

— А из уважения? — Киёмаса рассмеялся и наклонился к Хидэтаде, глядя ему прямо в глаза. — Осыпь человека золотом — и он ударит тебя в спину или просто покинет, когда золотой поток иссякнет. Убей тысячу и пощади одного — и он будет считать себя избранным и прославлять всю жизнь тебя и твое великодушие.

Хидэтада сдвинул брови и медленно, маленькими глотками выпил свое сакэ. Потом снова спросил, прищурив один глаз:

— А вы боитесь господина Хидэёси?

— Что?..

— Я не сомневаюсь, что вы испытываете к его светлости огромное уважение. А страх? Вы испытываете страх?

— Что ты несешь? — на лице Киёмасы появилось одновременно возмущенное и недоуменное выражение.

— Да нет, ничего, прошу прощения, господин Като… — Хидэтада прикрыл ладонью губы, скрывая улыбку.

— Вот и не говори глупостей. А-а, проклятый свет… — Киёмаса поморщился, встал, сдернул с постели одеяло и принялся занавешивать им дыру.

— А вы сами чего-нибудь боитесь?

— Я? — Киёмаса обернулся, и одеяло упало. Он выругался сквозь зубы и опять попытался приладить сукно так, чтобы ткань закрывала пролом в стене. — Только дураки ничего не боятся.

— А что вызывает у вас страх?

Киёмаса наконец закончил, подошел к Хидэтаде и, приблизившись к его уху, громко зашептал:

— Что сакэ закончится раньше, чем его принесут, — он выпрямился и произнес обычным тоном: — Налей еще.

Хидэтада прыснул, снова прикрывая рот ладонью, и его плечи затряслись от смеха. Киёмаса расхохотался вместе с ним. Но тут же вздохнул, нахмурился и сел рядом:

— Как… он? Расскажи.

— Его светлость?

— Да, — Киёмаса отвернулся.

— Он… очень расстроен происходящим.

— Еще бы… — Киёмаса стукнул кулаком по полу. — Я не должен был возвращаться сюда. Чертов идиот Мицунари… Какие, к бешеным ёкаям, переговоры? Да, долбопляс Кониси просрал все, что только возможно, но я не зря оставил северные земли! Мы еще десять раз могли вернуться на прежние позиции.

— Я… читал доклады. Разве армия не испытала большой нехватки ресурсов? Оружие, продовольствие?

— Нехватка ресурсов, говоришь? Бред! — Киёмаса еще раз врезал кулаком по полу. — Мы взяли Чинджу. Небольшая передышка, и мы двинулись бы дальше — путь на юг был открыт. И мы взяли бы все, что нужно, прямо по пути. И это как раз подданные трусливого императора остались бы без «ресурсов».

— Но… ведь в том докладе было именно об этом…

— Я слышал этот бред, Хидэтада, не надо мне его повторять!

— Да, я знаю. И до сих пор не понимаю, зачем господин Исида это затеял.

— Ах вот оно что… вот ты зачем пришел? Хочешь понять? Может быть, думаешь, что где-то зреет заговор против его светлости?.. А ты его раскроешь? — Киёмаса расхохотался, но смех вышел резким и каким-то лающим. И он внезапно замолчал, сгорбившись и уставившись в пол. Перед его глазами вновь всплыло перекошенное яростью лицо Мицунари.

«…Отдых? Ну разумеется, убивать на улицах мирных людей куда интереснее, чем преследовать вооруженных воинов! Тридцать тысяч! Вы вырезали тридцать тысяч! Неудивительно, что ты так устал, Киёмаса!»

Киёмаса поднял голову, придвинулся к Хидэтаде почти вплотную и наклонился к самому его лицу:

— Кониси прикрывает свою задницу и трясется за каждого своего никчемного солдата. А Мицунари… Он болван, лезущий не в свое дело и ни черта не понимающий в войне. Но он не предатель. Запомни это хорошенько.

Хидэтада кивнул и тут же отрицательно помотал головой:

— Вы… ошибаетесь, я не ищу предателей. Я… правда, хочу понять. Понять, почему его светлость… потерпел поражение…

Лицо Киёмасы перекосило. Он схватил Хидэтаду за плечи и тряхнул:

— Не смей, никогда не смей так говорить! Не господин Хидэёси потерпел поражение! Мы! Те, кому он доверил свою мечту, мы подвели его! Покрыли его имя позором! Он верил нам, понимаешь?! Ты понимаешь это? Он должен был приказать мне умереть еще тогда, на том совете… Но… Знаешь, почему я еще жив? Знаешь?

Хидэтада опять помотал головой. Он боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не прервать этот поток. Он чувствовал, что слова Киёмасы исходят из глубины его души.

— Не знаешь… а я тебе скажу. Потому что ничего пока не кончено. Я верю, что еще есть надежда. Поэтому, только поэтому я все еще нужен его светлости. Проклятие… чего сидишь и смотришь? Я же просил налить еще!

— Я налил, господин Като, да только вы уже выпили.

— Да?.. А я не заметил. А-а, парень, ты врешь. Ты сам все выпил, так? Пока я смотрел в другую сторону. Но тут еще достаточно… А вот еда закончилась…