День да ночь
Шрифт:
* * *
– Слышите?
– спросил Хаустов.
– Идут, - подтвердил Ракитин.
– Как там у других?
– задал лейтенант вопрос, на который Ракитин ответить не мог.
– Что у других? И у других все в порядке, - рассудил он.
– Сходить, что ли, к ним, посмотреть?
– Хаустов чувствовал, ответственность за все орудия, хотя и собирался, как посоветовал ему Кречетов, оставаться возле этого, на самом опасном участке.
– Чего вы туда пойдете, - вспомнил Ракитин просьбу старшего
– Отсюда наблюдать за боем лучше. И потом, у меня к вам есть вопросы...
– Какие вопросы?
– обрадовался Хаустов. Не знал он, чем заняться. Пытался сообразить, как руководить огнем батареи, если она так растянута по фронту. Но сообразить не мог. У соседнего орудия его команду не услышат. Что уж говорить о дальнем. Да и темно... Он их не видит, они его не видят. Связи никакой... В училище им подобных вводных не давали. Оно и понятно. Комбат на то и нужен, чтобы батареей командовать. Этому и учили. А здесь все по-другому, все неправильно... И на прямой наводке... Что тут комбату делать?
Ракитин про вопросы ляпнул. Не было у него никаких вопросов. И что спросить у лейтенанта, он не знал.
– Вы определили скорость огня - десять выстрелов в минуту, - Мы и быстрей сумеем. А можно?
– задал он дурацкий вопрос.
Хаустов принял всерьез.
– Если дело того потребует, конечно, - разрешил он.
– Ясно. И вот еще, - мучительно соображал Ракитин, чего бы еще спросить.
– Подменят нас завтра? Обещали подменить.
– Раз обещали - должны, - разъяснил Хаустов.
Вопросы у Ракитина иссякли, и не до них было. Гул моторов становился все громче.
– Идут, - сказал он лейтенанту.
– Скоро начнется.
Солдаты вначале прислушивались к разговору начальства, потом поняли, что разговор пустяшный, и занялись своими делами. Лихачев крепко, рука уже устала, сжимал рукоятку, готовый по команде Ракитина открыть замок. Опарин нянчил снаряд, перекладывал его из руки в руку. Бабочкин и Дрозд открывали ящики. И все прислушивались к нарастающему гулу танковых моторов.
* * *
По дороге двигалась темная металлическая громадина. Не машины, не отдельные танки, а что-то единое целое, большое, тяжелое и бесконечно длинное. Оно громыхало и скрежетало, сотрясало воздух и землю. Стены неглубокого окопа, в котором стояли Афонин и Бакурский, тоже дрожали. Попробуй останови такую громадину! Сюда бы дивизион крупнокалиберных гаубиц, и разметали бы они это стальное чудовище на рваные куски. Сюда бы звено "ИЛов". Они бы его проутюжили, придавили к дороге и смешали с землей. Сюда бы наши тридцатьчетверки. Ударили бы они по этой колонне и пожгли ее.
Не было здесь ни гаубиц, ни "ИЛов", ни тридцатьчетверок. Встречали ее только три 57-миллиметровых пушчонки да полсотни плохо обученной пехоты.
А до того, должны были, хоть
– Д-д-дура... ж-ж-железная...
– вполголоса выдохнул Бакурский. Бакурскому сейчас было хорошо. Все рассказал Афонину и с жизнью простился. На душе стало легко, и никого он не боялся сейчас: ни бога, ни черта, ни фашистских танков, ни автоматчиков.
– Заломаем, - так же тихо ответил Афонин. Хотя кто тут мог услышать их в нарастающем металлическом грохоте.
– Ма-ма-ма-махина...
– Ничего... Не дрефь, заломаем, - Афонин подался вперед, чуть ли не лег на бруствер, вглядывался в темноту.
Ночь была темной, темней некуда, но он, вроде, видел эту ползущую по дороге махину, чувствовал ее, будто рукой дотрагивался до холодной шершавой брони.
До места, где находился фугас, переднему танку оставалось совсем немного. Секунды. Они текли медленно, медленно. И Афонин не торопился. Афонин умел ждать.
– По-по-пора...
– подсказал Бакурский.
– Погоди...
Секунды растягивались... Последние метры были особенно длинными...
– Пригнись!
– Афонин решил, что пора. Одной рукой он сильно надавил на плечо Бакурского, другой потянул провод и тут же опустился на дно окопа.
Рвануло не так сильно, как ожидали солдаты. Но и не слабо: со стен окопа посыпался песок, и над головой прошелестели осколки.
Тут же ударил второй взрыв. Сработал фугас Воробейчика, сидевшего по другую сторону дороги.
И стало тихо. Не то, чтобы по-настоящему тихо. Моторы по-прежнему гудели. Утих скрежет гусениц. И не громыхало ничего. Остановили они все-таки эту бесконечную бронированную махину, оснащенную пушками и пулеметами. Вдвоем. Сказать кому-нибудь, так не поверят.
– Теперь давай, - поднялся Афонин.
Он подождал, пока Бакурский установит пулемет, и выпустил ракету. Она еще шла вверх, оставляя за собой в ночном небе дымный светящийся след, а Афонин уже подхватил автомат, пригнулся и побежал по траншее занимать новую позицию.
* * *
Одно дело - слышать грохот моторов и скрежет гусениц за тридцать метров, другое - за полкилометра. Разница. У орудия Ракитина приближающиеся танки не производили угнетающего впечатления. Расчет привычно ждал пока машины подойдут на нужную дистанцию. Дело привычное. Афонин повесит ракету и можно будет открыть огонь. В темноте казалось, что танки еще бесконечно далеко.
Взрыв фугаса прозвучал неожиданно. За ним второй. Тут же в небо взлетела ракета, и еще одна с другой стороны дороги. Началось!