День сомнения

Афлатуни Сухбат

Только сейчас, в приемной Черноризного на седьмом этаже Башни (как называли административный корпус), Триярский почувствовал возвращение реальности. Безалаберной, замедленной реальности азиатского городка, где механизм времени изначально забит песком.

Триярский ненавидел эту медлительность и, не прекращая ненавидеть, привык к ней.

Первые десять минут он, словно по инерции, поднимался – ему требовалось звонить. Он спрашивал в трубку из соседнего кабинета свою фирму: “Вам звонили насчет меня из “Гелио-Инвеста"? Да, звонили, говорили с директором,

а его сейчас нет, но он после разговора “ходил приподнятым”. “Приподнятым?” – “Да”. Значит, звонили…

Потом был набран номер прокуратуры, где у Триярского оставался

Хикмат: друг – не друг, но человек свой, с просветами порядочности.

Разговор получился сжатым, пневматическим. Хикмат нервничал,

Триярскому не хотелось его подставлять. Из скорострельного обмена намеками, однако, стало просвечивать, что исчезновение Якуба для

Прокуратуры не тайна, и вчерашне-сегодняшние метания якубовского шофера тоже… Короче, Дуркентская Фемида шевелилась по мере сил.

Силы эти, однако, сейчас целиком заняты переворотом, о котором – как и о своем самоотверженном его раскрытии – Прокуратура узнала час назад из телевизора…

Че… Че…

Полистал захваченный с собой “Кто есть кто”. Че-рноризный.

“…Ермак Тимофеевич (21.12.1950, Дуркент). Кандидат геологических наук. Председатель Славянской культурно-просветительной общины г.

Дуркента, сопредседатель Общества Дуркентско-Японской дружбы”.

Ни одной фотографии. (Остальные обитатели “Кто есть кто” улыбались целыми семьями и с обязательным младенцем). М-да.

Всю эту гомеопатическую информацию Триярский знал и до того.

Знал также, что приемная на седьмом этаже заводской Башни была своего рода дуркентской достопримечательностью. Не которую всем показывают, а куда, напротив, допускаются только избранные.

Черноризный считался одним из самых глубоко уважаемых среди просто уважаемых жителей Дуркента.

Его все знали – и ничего не знали о нем. “Наш олигарх”.

Триярский еще раз оглядел этот уже успевший ему поднадоесть Сезам.

Обычная заводская приемная, пережившая не так давно подобие евроремонта.

Компьютер с прилипшей к нему секретаршей – сидит себе в мужском свитере, раскладывает на дисплее ядовитые шары. Затоптанный паркет, окно, дождливое стекло с летаргической мухой. Нетронутый чай перед

Триярским.

Для чего его звал Черноризный? Дверь в кабинет была закрыта – проверял.

Секретарша выстроила в ряд пять зеленых шариков; они послушно лопнули.

Постепенно и сам Триярский занялся чем-то вроде выстраивания шариков…

Якуб. Два варианта хода. А – устранили. Б – сам устранился.

“А” вполне вероятен. Якуб – не Фидоев: шарик потяжелее, в один ряд с ними его не выстроишь. Медиа-деятель, с ОБСЕ обнимается, права человека. “Международное сообщество следит за нами”, напевал сегодня

Серый Дурбек – а сообщество, конечно, скажет свое “фэ”, увидев медиа-демократа на нарах. Конечно, Якуб, с его каскадом двойных подбородков, на мученика не сильно

тянет, но… Нет, таких людей легче задушить шелковым шнурком, чем даже оштрафовать за превышение скорости – известность, влияние. За что только его было душить, вот в чем вопрос. Несмотря на все свои права человека, Серому Дурбеку

Якуб был, возможно, преданнее, чем сегодняшний мент с его иерихонской свистулькой. Да и Аллунчик… почувствуй она реальные тучи над Якубом, вела бы себя по-другому. Успела бы уже поплакать международному сообществу, Би-би-си и все такое.

Секретарша выстроила новую порцию шариков: желтых по горизонтали. Хлоп!

Скорее, вариант “Б” – Якуб по древнему комсомольскому обычаю лег пузом на дно. Сидит сейчас где-то в горной берлоге, шашлык зубочисткой из зубов добывает. (Шашлык, укрытый лепешками, привозит из города какой-нибудь мальчик, заодно с новостями). В общем-то, так раньше и поступал – исчезал при первых симптомах заварухи, потом в нужное время всплывал, как олимпиец у финиша, отфыркиваясь от хлорки.

Лопнули голубые шарики.

Нет, не выстраивается. Отношения Якуба с Аллунчиком конечно, были не крем-брюле, но совсем не предупредить ее… “милая, сматываюсь в командировку…”. Да и захватить с собой милую мог бы.

Почему-то не мог. И Лева, шофер… Какие тайны унес с собой Лева, уже никакое вскрытие не покажет. А Аллунчик… Стоп. Аллунчик.

Постоянные недоговорки: раз. Автор фингала под глазом у Левы, когда тот проболтался, что ночь не спал. Два. А этот кордебалет про домогательства – ведь подстроен, и подстроен грубо. Хотя. Когда он сел в последний раз к Леве, с тем уже сто процентов кто-то переговорил. Аллунчик все время была наверху, она отпадает. Явился некто N, отвлек шофера от машины: “Лева, тебе жить надоело?”, в то время как другой, М, сплющившись под машину, хлопочет с тормозной системой или что у него там потом не сработает…

Что – это были тоже люди Аллунчика? Или Аллунчик – их человек? А это

– явление Левы-2, приезд на Завод и запихивание в столовую?

Секретарша, утомленная непослушными шариками, поднялась. Критически лизнула взглядом Триярского с его нетронутой чашкой чая. Стала лить воду в кактус.

На дисплее подождали, потом что-то засверчило – возникла заставка.

Стали змеиться, ветвиться, виться какие-то трубы – не трубы, убегая в трехмерную даль и снова взлетая стволами чуть ли не над самой клавиатурой. Лабиринт.

Конечно, лабиринт. Первый раз ему явилась эта мысль, когда он перечерчивал утром план Мавзолея Малик-Хана (где-то ведь в сумке, можно будет даже достать…). Затем, когда прочел лозунг с подписью

Заратуштры, в ожидании Изюминой: вспомнил читанного на днях Акчуру,

“Триумф Заратустры”, роман о лабиринте.

Стоп. Акчура.

Друг Якуба, друг (уже в другом смысле) его жены. Почему он забыл про

Акчуру?

Долгие, осторожные гудки. Шорохи. Словно внутрь телефона тоже вселился дождь и звонит своему дальнему родственнику, дождю, идущему в Ташкенте.