День сомнения
Шрифт:
– Стой! Стреляю! – крикнул Триярский.
В эту секунду на него обрушилась сзади Аллунчик, обхватила и развернула в сторону заметавшегося Эля.
Эль, заметив в руке Триярского пистолет, совсем очумел, отскочил и, поскользнувшись, плюхнулся на брусчатку.
– Маньяк, како-ой маньяк! – визжала Аллунчик в ухо Триярскому, который упорно пытался ее с себя стряхнуть.
Машина уже благополучно вылетела на дорогу, и, набирая скорость, понеслась вниз по склону в сторону центра. И тут…
“Мерс” слетел с шоссе и, кувыркаясь, полетел под откос. Наконец замер на боку, с безумно вращающимися колесами. Несколько секунд – и пламя охватило машину, заиграло исковерканным корпусом…
Взрыв.
– Вот и Игра со зрителем началась, – прошептал Триярский.
Они молчали, глядя на до осязаемости выпуклые клубы дыма.
– Ле-оовочка, – Аллунчик бросилась лицом в куртку поднявшегося Эля.
– Да идите вы… ненормальная, – отшатнулся Эль, вытирая с лица кетчуп. – Клиент форменно ненормальная, Учитель. Сама говорит, давай накормлю, переодеваться стала, а потом ка-ак…
– Заткнись, маньяк-недоучка! – рявкнула на него сквозь слезы
Аллунчик, потом снова впилась в картину взрыва. – Левочка! Как же это… Такой небесный мальчик.. у-уу…
– Этот небесный мальчик, – заметил Триярский, подбирая с земли вылетевшие пачки, – вчера тебя предал, а сегодня обобрал.
– Не верю! Не верю! – кричала Аллунчик, выхватывая у Триярского деньги. – Это была моя самая платоническая любовь…
Триярский отвесил Аллунчику несколько профессиональных пощечин:
– Так, ты хочешь, чтобы я тебе мужа искал – или твою небесную любовь оплакивал? Да ты понимаешь своими мозгами – прояви этот воришка поменьше творчества, и коптился я бы сейчас там внизу вместе с ним?!
А эт-то что такое?
К воротам особняка подтарахтел газик:
– Руслан-эфенди?
– Ну, я…
– Я и вижу, что вы: давай, загружайся, – крикнул водитель – Через двадцать минут уже на проходной.
Троица подошла к машине.
– Не садись, – заволновалась Аллунчик.
– Как вас зовут? – сощурился на шофера Триярский.
– А, зовут?! Вас что, не предупредили – Лева, Лева зовут, Левон по-паспортному… – и погрозил Триярскому каким-то замасленным удостоверением.
– Садись… – рассеяно сказал Триярский Элю.
– Э, нэтушки! – замахал водитель. – Пропуск только на одного, меня предупредили.
– Как же… а мне сказали на двух, – вяло лукавил Триярский.
– Официально говорю: нэтушки!
– Ладно… Эль, ты остаешься, закончишь к моему возвращению выяснение деталей…
– Я! С этой мымрой!?
– С этим клиентом, и чтобы ни один волос с ее головы не упал.
– Понял? – Аллунчук повернулась к Элю. – Пошли, геронтофил, обед остывает.
– А тормоза в порядке? – спросил Триярский, когда они катили вниз по холму.
– Справку, что ли, показать? – проворчал Лева-Второй. – Вах, как кому-то крупно не повезло, – добавил, поцыкав на обугленные обломки того, что десять минут назад было жемчужного оттенка “Мерседесом” и цветущей плотью его шофера… Вокруг дымящихся руин юности и богатства уже сонно прогуливался полицейский, составляя коротенький акт.
– Исав, я вернулся… чтобы сказать тебе правду.
Исав сидел в той же позе, в какой Акчура оставил его два часа назад.
Недособранные листы на полу шевелил подземный ветер; поблескивали консервы. Ни внезапное явление Акчуры, ни правда, с которой он вернулся, никак не отразились на задумчивой маске Исава.
– Марина Титеевна, кажется, выкарабкивается… – начал Акчура.
–
Теперь, доктор сказал, режим, абсолютный покой. Ты бы мог, между прочим, хотя бы поинтересоваться! То есть, я совсем не эту… правду хотел сказать.
Тишина.
– Ты, наверное, хочешь прицепиться, сколько у меня этих правд, да?
Исав помотал головой.
– Не хочешь? Что ж так? Впрочем, сколько их у меня, тебя не касается. Не касается, – повторил Акчура, чтобы хоть чем-то заполнить эту вязкую, с мурашками холода, тишину. – Я уезжаю, Исав, и ты тоже должен отсюда исчезнуть!
Исав поднялся и стал медленно собираться.
– Да подожди! – прокричал Акчура. – Выслушай… Один раз, с начала до конца, не хватаясь за свою ручку… Я уезжаю. Переезжаю. В Москву, уже решено, не говорил тебе только потому, что… Что между нами давно уже стена – пропасть… какой образ лучше?
– Образ Лжи…
– Ну… это не образ. Да. Письмишко сегодня получил – оттуда (ткнул пальцем в задрапированный паутиной потолок)… да при тебе же было.
Как тебе, кстати, почтальон – неплохо, да? ха-ха… В общем. Сегодня вечером здесь развернется такое… Короче, уже взял билет.
– Марина Титеевна, кстати, отъезжать не хотела ни в какую – родина, кричит, предков. Представляешь, предков каких-то здесь откопала, смех… За тобой, кричала, будет ухаживать, рукописи мне бандерольками в Москву слать… Зачем, кричу ей, бандерольками – интернет провели, а она его, представляешь, боится! Да и вообще, мне того, что уже написано, не только на эту жизнь – на несколько вперед хватит…
Акчура понял, что слишком увлекся своей правдой; зло посмотрел на
Исава.
Тот спокойно слушал.
– Сам понимаешь, что после сегодняшнего… Марина Титеевна не станет к тебе приходить. Бросать тебя здесь на голодную смерть я не хочу.
– Спасибо.
– Да уж пожалуйста! – крикнул Акчура.
– Исав, – сказал он через минуту уже остывшим голосом, – ты ведь не обижаешься на меня… Скажи, ты ведь не будешь обижаться на меня?
Он сел (как и утром, до вторжения мачехи) рядом с Исавом… а ведь этот странный человек – точно такой же, каким Акчура застал его шесть лет назад. Та же игольчатая бородка чуть ли не от ресниц. Те же оттопыренные уши. “Законсервировался он тут, под землей… Эльф какой-то. Не считая бороды – эльф, и кожа, как у младенца. А эльфу уже за сорок. Это он назло мне не стареет. И мачеха – туда же…"