День сомнения
Шрифт:
– Да русская она, Мария. Четыре года в Японии на экономиста училась, вернулась: в одну фирму, в другую… Пришлось эту сакуру сюда пристроить – а то совсем бы зачахла… А от чая – зря отказываетесь.
Так на чем я остановился?
– На русских руках.
Черноризный углубился в чай, потом поставил чашку, кивнул:
– Сколько здесь нашего брата полегло! Хоть вторую Медной горы хозяйку пиши. Да и сейчас: сорок процентов завода – русские; завод разорится, что с ними делать прикажете?
Безутешно погрыз печенье.
– Вы, Руслан, надеюсь, русский человек?
– Бабушка –
Триярский, тихо ненавидя сам себя за эту барскую улыбку, с которой
Черноризный экзаменовал его на национальность.
– Ну, татарская бабушка только украшает русского человека… Все мы проистекаем из Евразии… Кстати, как вам эта сабля? Настоящая японская, можно использовать при сэппуку…
Провел ребром ладони по животу.
– Харакири? – уточнил Триярский.
Черноризный засмеялся. Захохотал и робот, мигая лампочками-зрачками:
– Харакири! Харакири-ва абунай-дес-йооооо…! Дамэ, дамэ, дамэ!
Черноризный взял саблю, покачал в ладонях:
– Не думайте, большая половина вещей в этом кабинете принадлежит лично мне, включая и эту саблю… Вы, наверное, хотите спросить, почему я с вами так искренен… и для чего вообще пригласил?
– И зачем подбросили эту нездоровую Изюмину…
Черноризный вздохнул:
– Зря вы так Ариадну Ивановну… Кандидат наук. Психолингвист. Ее кандидатская об измененных состояниях сознания под воздействием гелиотида до сих пор считается…
– Воздействие гелиотида на сознание?
– Эх… а еще в музее гелиотида побывали! Впрочем, каюсь, идея с музеем пришла мне поздновато, а Ариадна Ивановна могла в спешке за деревьями не показать вам всего леса… Да, гелиотида – да, на психику. Именно с этой целью он и добывался оборонкой – басни про его применение в радиотехнике распространялись для дезы. Еще в тридцатые были изучены все древние легенды о потере разума от диадемы или какого-нибудь ожерелья из гелиотида, а также статистика психических расстройств у добытчиков-дуркоров… к этому подшили данные радио-химических исследований самого камня, обобщили и положили через товарища Берию на стол Лучшего Друга Красных
Дуркоров. Так вот, мы с Ариадной Ивановной десять лет проработали в одной группе: она вела наблюдение за детьми…
– Детьми?
– Да, с дефектами психики… Что вы вращаете белками – родители были в курсе, им объясняли – естественно, не все. Ну, что идет лечение.
“Я ее пару раз в школу вызывала, для бесед”. Для бесед… для бесед…
– Вы не думайте, – продолжал, зевнув, Черноризный, – эксперименты велись и над здоровыми детьми… и над взрослыми, и даже над мышами.
Мышами, правда, заведовала уже не Изюмина. У многих при небольших дозах облучения начинали открываться таланты – я имею в виду детей… хотя мыши тоже такое вытворять начинали, хоть второго Бианки пиши… конечно, никто ничего не писал, все было засекречено, особенно опыты по быстрой отсортировке психотропного гелиотида от обычного, ювелирного. Мое направление, – с какой-то мстительной гордостью добавил Черноризный, уставившись на Триярского не только двумя холодными зрачками, но
– А потом? – поморщился от мигрени Триярский, чувствуя, что у его трехглазого евразийца припасена какая-то развязка.
– Потом наступил крах. Крах: на любом уровне могу… Как раз когда наши разработки уже доползали к финишной ленточке и можно было мягко начинать массовую профилактику населения. В Дуркенте велась только часть исследований. Наши филиалы сидели в Ереване, Душанбе,
Чернобыле, даже Сочи… В каждом из филиалов было накоплено некоторое количество психотропного гелиотида – некоторое, но не достаточное.
– Недостаточное для…
– Для конструкции даже небольшой “пушки”. Гелиотидная пушка: в сочетании с соответствующими продуктами питания – уникальное средство для гелиотизации масс. То есть обработки излучением психотропного гелиотида…
– Каким образом? – усмехнулся Триярский. – С кукурузников, как пестициды?
– Кукурузники беспокоить было совершенно не нужно: есть десятки других способов. Флюорография, например. Телевизоры, теперь компьютеры. Главное, что это так и не было осуществлено: документация исчезла, исчезли гелиотиды, специалисты, имевшие допуск.
– Но вы-то не исчезли. Скажу больше, именно с началом того, что вы патетически назвали крахом, вы превратились из безвестного научного сотрудника…
– Старшего научного… – поправил с мертвой улыбкой Черноризный.
– …безвестного старшего – в “нашего олигарха”, владельца японских редкостей, в…
– Можете не продолжать. Долго перечислять придется. Да, я есть.
Скажу больше: я спас не только себя, я спас целое направление в изучении гелиотида, и всем вашим Дурбекам приходится с этим считаться. И всей международной гелио-мафии, которая этих Дурбеков выращивает, удобряет и стрижет под версальскую клумбу. Чему я не могу противостоять – что сам гелиотид добывается варварски, что половина по пути… ну, вы же работали в прокуратуре, что молчите?!
– Именно потому, что я не молчал, я уже два года там не работаю. Как мне интимно шепнули при увольнении – уволен по звонку ваших людей.
Ермак Тимофеевич, я благодарен вам за беседу, она очень расширила мой кругозор. Только давайте перейдем к нашей отсутствующей бабочке.
Которая среди хризантем.
Черноризный встал, неторопливо, словно вычисляя в сантиметрах каждый шаг, прошелся по кабинету. Монах, снова очнувшись от своей электронной нирваны, следил за траекторией хозяина, беспокойно поигрывая лампочками.
– А бабочка, Руслан Георгиевич, улетела. Бабочке намекнули, что она, наверное, устала позировать, вообще – скоро зима. Бабочка оказалась дисциплинированной, не стала дожидаться, когда вместо кожаного кресла ей предложат булавку. Шутка.
– Ха-ха-ха, – затарахтел монах, – омощирой дес-нээ. Рощиа-но щутока-нэээ!
– Он понимает? – спросил Триярский.
– Ерема? Ловит интонацию. И ужасно обидчив, – советую при нем не ругать учение секты щингон: за последствия не отвечаю. Так на чем мы остановились? Да, насчет моих людей, которые вас уволили. У меня нет