Держава (том третий)
Шрифт:
— Россия… Ненавижу.., — выронила револьвер и побежала от синих глаз, светлых волос и прекрасного, чуть бледного лица живого русского Бога.
Всю дальнейшую жизнь он снился ей по ночам… И мучаясь истомой, она шептала сквозь сон: «Ненавижу… Это Россия… Ненавижу…»
О происшествии Глеб не сказал даже брату, ни то, что родителям. Убрав подальше пробитую пулей фуражку, он выменял у Акима новую — за клетчатую спортсменскую кепочку, купленную для смеха.
— Видишь, в кого могут превратиться шофера, — тыкал в нос брату иностранным журналом «Мужские моды» с попом Гапоном на обложке. — Особое внимание обрати на его экстравагантный костюм ни то жокея, ни то автомобилиста: на шикарный
* * *
Бывший святой отец, а ныне борец с самодержавием, упивался свалившейся на него славой.
Бесчисленные статьи с крупными заголовками и его портретами, восторженные взоры прохожих. И что совсем уж компенсировало январский ужас — сыпавшиеся со всех сторон на банковский счёт «Фонда Гапона» денежки и их производное — женское обожание.
— Ох, Пётр Моисеевич, как корреспонденты утомили, — жаловался он, но счастливый вид говорил об обратном. — Накось, почитай перед сном литературный труд о моей судьбинушке, — совал Рутенбергу состряпанную английским журналюгой книжонку. — А вот и рецензия во французской газете на эти «Записки». «Удивительна судьба человека, за короткий срок прошедшего путь от сельского священника до революционного вождя огромной России», — наизусть протарабанил отрывок статьи своему товарищу. — Тута, оказывается, с большим почтением относятся «к палачам русской монархии». Так меня прозвали ещё в одной газете. Весьма солидной, — уточнил он.
Рутенберг промолчал, что недавно в одном из французских юмористических журналов видел карикатуру на Гапона с надписью: «Что–то он становится удивительно похож на Хлестакова — героя знаменитой русской комедии «Ревизор».
«Подложу журнальчик Гапону среди других газет, а то этот поп–расстрига начал утомлять хвастовством, алчностью, фиглярством и завышенными амбициями. Но лидер эсеров Чернов поставил задачу вовлечь попика в нашу партию…»
Через несколько дней навестив гостиничный номер «борца с самодержавием» с трудом сдержал смех, наблюдая, как вождь будущего восстания самозабвенно стреляет по мишени на дверце шкафа резиновыми липучими пулями из детского пистолета.
— Георгий Аполлонович, позвольте поинтересоваться, чем это вы изволите заниматься? Из детского возраста, вроде бы, успешно выбрались.
— Товарищ Мартын. Как тебе известно, скоро в России развернутся боевые действия и я должен метко стрелять, — прижмурив глаз, нажал на курок. — Попа–а–ал! Как видишь, твёрдость руки у меня необычайная, а точность прицела как у лучшего стрелка лейб–гвардии Павловского полка. Друг мой ситный, я дам тебе денег — купи мне левольверт–бульдо, чтоб мстить царским опричникам. Обещаешь? — схватил Рутенберга за рукав пиджака.
— Обещаю, — разжал тот цепкие пальцы, освободившись от захвата.
— Вчера ходил на встречу к этим, как их, эсдекам, — сильнее, чем стрельбой поразил Петра Моисеевича.
— К большевикам или меньшевикам? — сел в кресло, требовательно уставившись на Гапона.
— А чёрт их знает… К Ленину, в общем.
— Новое дело! — заволновался Рутенберг. — И как принял тебя?
— Не совсем доброжелательно, — стушевался бывший поп. — Продержал в приёмной чуть не до вечера и пригласил последним.
— И что ты ему сказал? — заинтересовался эсер.
— Перво–наперво представился: Я Гапон… И вот сижу весь день тут…
— А он? «У Владимира
— А он: «Чего вы хотите?» — «Как чего?» Сговориться о наших делах!» — «Каких таких «наших делах?» — Да ещё нехорошо так ухмыльнулся. То ли язвительно, то ли пренебрежительно. И эдак пальцы в проймы жилета — ширк, — с раздражением рассказывал Гапон: «Как каких? — говорю. — У нас их пропасть. Вагон и маленькая тележка». — «Ну, уж и пропасть с вагоном?» — нехорошо, едко так засмеялся, — отбросив детский пистолет, забегал по номеру. — Это мне!.. Самому ГАПОНУ осмелился дерзить и надо мной надсмехаться…
— Ну и чем аудиенция закончилась? — поторопил бывшего священника Пинхус Моисеевич.
— Да ничем. Похлопал меня по плечу, предложив, если что, обращаться в приёмную вот к нему, — тыкнул пальцем в секретаря и ушёл.
«Славненько, — обрадовался Рутенберг. — А то отобьют ещё эсдеки у нас священника… Чернов не похвалит».
У Гапона от славословий в газетах земным шаром кружилась голова, и он постепенно выходил из–под влияния своего эсеровского дружка: «Кто Я, и кто — он… Слон и Моська».
Из Женевы бывший священник переехал в Париж: «Вот где раздолье и жизнь. Не то, что в захолустной мещанской Женеве, под завязку набитой революционерами — будто снова в пересыльной тюрьме нахожусь…»
В столице Франции он тоже направо и налево раздавал интервью репортёрам, и даже был принят Жоресом [9] и Вальяном [10]
Не дремал и полковник Акаши, наблюдая за искусно созданным бумом вокруг нелепого попа–расстриги.
«Что ж, стоит и мне внести свою лепту в его возвеличивание, дабы эта марионетка ещё раз нанесла вред своей родине. Каких только уродов не рождает земля русская», — с удовольствием подумал он, велев обрабатывать зазнавшегося «спасителя отечества» молодой красивой даме, завербованной им ещё в Петербурге.
9
Жан Жорес — руководитель правого крыла Французской социалистической партии, активный участник движения солидарности с российской революцией 1905–1907 г. г.
10
Эдуард Мари Вальян — французский социалист, в прошлом член Исполнительной комиссии Парижской коммуны.
И конечно, как–то так получилось, что не совсем в фешенебельном ресторане, куда русский гвардейский офицер побрезговал бы зайти, прекрасная дама, проходя мимо пьяненького уже попа Гапона, «совершенно случайно» подтолкнула его, и он вылил полбокала вина на мотню штанов.
Штаны на этот раз, слава богу, были ни сиреневые в жёлтую полосочку, а нормального коричневого цвета, плохо гармонирующего с синим пиджаком и красной революционной жилеткой.
Дама долго извинялась на шести языках, и нежной ручкой с салфеткой промокала пятно.
Когда гапоновское лицо сравнялось по цвету с революционной жилеткой, она произнесла:
— Ах, я такая неловкая, право… Только приехала. Никого тут не знаю, и не успела даже номер в гостинице заказать.
— Отец Гапон. Э–э–э, Георгий Аполлонович, — сглотнул слюну расстрига, и хотел добавить: вождь мирового пролетариата.., но промолчал, вспомнив, что на эту роль претендует другой.
— Лариса Петровна, — воскликнула дама и чмокнула бывшего попа в лоб. — Я так мечтала встретиться с вами… и вот… судьба свела нас… С девятого января я стала ярой вашей поклонницей, — уселась на соседний стул. — Раньше была монархисткой, но вы перевернули моё мировоззрение… И теперь, вместе с вами я готова отдать жизнь и средства за освобождение трудового народа…