Дети Агамемнона. Часть I. Наследие царей
Шрифт:
Гермиона говорила в полной уверенности, что далее последует горделивый рассказ о славной победе. Девушка знала, что мужчины не упускают повода похвалить себя лишний раз… и не важно, шла ли речь об успешном поединке или способности перепить всех на пиру. Где-то в глубине души царевна Крита даже надеялась, что он начнет хвалиться. Если микенец окажется себялюбцем, морок его привлекательности развеется, словно утренний туман…
А если нет?..
А если нет, то придется признать, что сын Агамемнона ей неожиданно симпатичен. Такие противоречивые чувства раздражали Гермиону — она любила ясность в мыслях и поступках.
К ее удивлению, выражение лица Ореста стало мрачным:
— Все не так, царевна. Об этом дне я вспоминаю без удовольствия. В тот день мне пришлось увидеть, как льется кровь, как люди корчатся в агонии… Один был совсем молод — возможно, мой ровесник. Кто знает, кем бы он стал в будущем? И почему оказался в той засаде?.. Может, он был злым человеком и сделал это ради щедрой платы — или его принудили к нападению? Мне уже не суждено узнать правды. Царь Порфируса сказал, что нападавшие были обычными смутьянами и только. Оборвались три жизни, а причина нападения так и осталась неизвестной. И мне от этих мыслей становится не по себе…
Он откинул назад волосы, до сих пор не высохшие после купания, а затем продолжил:
— Это еще не вся история. В той победе не было моей заслуги: я лишь случайно остался в живых. На помощь пришел человек, который теперь находится на «Мелеагре» — он прирожденный боец и смог в одиночку одолеть троих противников. Я же только учусь владеть мечом как следует, — Орест улыбнулся, — но лишь ради того, чтобы защититься… На безрассудные действия вроде убийства я смогу пойти лишь ради спасения жизни — своей или близкого человека. По крайней мере, мне хочется так думать.
— Необычные речи, — тихо заметила Гермиона.
— Необычные для кого? — он смотрел ей прямо в глаза.
Девушка смутилась, подбирая подходящий ответ. Видя ее замешательство, Орест добавил:
— От человека из Микен не ожидаешь подобных речей, правда?.. Ведь внук Атрея и сын Агамемнона, по мнению окружающих, должен размахивать мечом, изрыгать пламя и пить кровь младенцев!
Царевна совершенно растерялась. Она не ожидала, что чужак так легко проникнет в ее мысли, да еще и начнет над ними подшучивать. Самое неловкое — микенец был абсолютно прав. Помедлив, Гермиона решила не отнекиваться и лишь молча кивнула.
— С этим сложно поспорить, — хотя Орест говорил миролюбиво, слова его были серьезны. — Мой народ долгое время устанавливал власть с помощью острых клинков и копий. Даже в мирные времена, когда Микенами правила моя мать, полное доверие соседей вернуть не удалось. Нас боятся. Мы — хищники, на чьих клыках застыла кровь мира.
Он встал с камня. Гермиона хотела что-то сказать, но Орест не дал ей вставить и слова:
— Что ж, я хорошо понимаю, что для осторожных и благоразумных людей выгляжу не слишком-то привлекательно… Даже отказ от престола вряд ли прибавит мне друзей. Я микенец, и этим все сказано.
— Я вовсе не хотела тебя обидеть! — Гермиона удивилась энергии, зазвучавшей в собственных словах. — Не вздумай считать меня недалекой грубиянкой! Я все понимаю, ведь и сама дочь воителя. Наши отцы, Идоменей и Агамемнон, бились под Троей плечом к плечу ради сомнительной чести быть воспетыми в песнях. К сожалению, для мужчин слава означает только войну. А кто превознесет в легендах хлебопашца или рыбака, что кормят народ?.. Но я рада твоим словам и хочу, чтобы ты знал это. Когда-то мне хотелось думать обо всех микенцах как о злых и надменных людях, жадных до власти и крови… Должна признать: сегодня ты изменил мои взгляды к лучшему! Прости за прежнюю холодность. Надеюсь, отныне мы будем друзьями.
Орест с удивлением посмотрел на критскую царевну, а затем широко улыбнулся:
— Благодарю, дочь Идоменея. Я с радостью принимаю твою дружбу.
— Тогда я распоряжусь доставить на твой корабль еще что-нибудь вкусное, чтобы окончательно ее закрепить, — засмеялась Гермиона. — Считай это подарком от миролюбивой критянки.
— Буду признателен! Хотя твоя компания будет самым лучшим подарком.
Гермиона заерзала на камне. Ей было приятно и неловко. С Неоптолемом и другими мужчинами она подобного не испытывала.
Тем временем микенский царевич заявил:
— Должен сказать, отчасти ты права. Тяга к битвам заставляет биться сердце моего народа. Мне кажется, она уже многие годы бушует внутри, не находя выхода. Но однажды непременно вырвется наружу… Микенские старики с тоской вспоминают о славных боевых временах, когда жизнь была лучше и проще.
— На Крите тоже есть такие люди, — вздохнула Гермиона.
— Это еще одна причина, по которой я не желаю престола. Ведь от меня будут ждать побед, войн, великих свершений… А настоящий Орест не боец, в нем нет честолюбия и жажды власти. Он разделяет твои взгляды на жизнь, царевна. И надеется, что они единственно правильные в этом мире.
Сказав это, микенец вдруг взял ладонь критянки и мягко сжал кончики ее пальцев. Это был бережный, даже невинный жест; Гермиона позволила себе ответное пожатие.
— Рад, что мы теперь друзья. Я буду дорожить этими отношениями.
Дочь Идоменея молча кивнула.
Они посидели так еще немного, наблюдая за вечерним морем. Каждый думал о своем; тишину нарушал лишь шорох волн. Гермиона чувствовала, что ей хорошо и спокойно. Подобное она испытывала еще девочкой, когда приходила к отцу. Идоменей тогда обнимал ее, гладил по голове и позволял дергать свою курчавую бороду. Маленькой Гермионе было очень уютно, она радовалась этой близости с отцом, но с годами успела уже о ней позабыть. И сейчас она вновь столкнулась с давно сокрытыми в душе чувствами. Они были почти такими же… но все же другими.
Царевне захотелось еще чуть-чуть растянуть этот вечер. Забавно… Совсем недавно единственным ее желанием было поскорее выпроводить назойливого микенца, а теперь… Гермиона оценила насмешку судьбы и чему-то про себя улыбнулась. Прошло несколько мгновений, и она перестала думать о подобных вещах. Теперь ее занимало нечто совсем иное.
За их спинами простиралась оливковая роща, полная старых, узловатых деревьев; под ногами был золотистый песок, а впереди раскинулось могучее море. Волны бежали на берег, шипя белой пеной, и раз за разом отступали обратно, словно проигрывая свой извечный поединок с сушей. Солнце давно склонилось к закату: большая часть красок на земле поблекла, зато небо приобрело цвет свежего меда, и этот оттенок разлился по поверхности воды. В теплом закатном свете волосы Гермионы полыхнули бронзовым отливом и в следующий миг засверкали, подобно пламени. Орест уловил этот блеск, залюбовался гривой вьющихся волос… и его сердце пронзило незнакомое ранее чувство — сладкое и одновременно болезненное.