Дети немилости
Шрифт:
Атергеро контролируют Эмерия и суперманипулятор; возможно, Ларра сумеет ослабить их заклятия, но отменить — навряд. Сколько времени демон провёл возле хозяйки? Помнит ли он её? Достанет ли у него воли сбросить чужую упряжь? Северяне сообщили, что он вышел из человеческой формы; наивно думать, что мышление у него человеческое. Если что-то придётся ему не по нраву…
Пожалуй, в другое время я вовсе отказался бы от этой идеи. Но сейчас всё стало немного проще.
— Итаяс! — окликнул я.
Горец с усмешкой обернулся.
Я направился
— Я знаю, — сказал таянец.
— Чем это окончится?
Итаяс рассмеялся.
— Император, — с прежней тягучей интонацией проговорил он. — Не торопись. В горах ты и впрямь говорил бы с моей сестрой через меня, а она бы стояла позади, опустив глаза. Но ты в Рескидде.
Я поперхнулся; хитрый бандит всё-таки сумел поймать меня на слове.
Медлительно, точно преодолевая себя, Цинелия подняла лицо.
Она была очень похожа на брата; но та тонкость черт, которая делала воина гор похожим на уаррского дворянина, превращала девичью нежность Юцинеле в головокружительную хрупкость подснежника. Мне долго казалось, что она никак не может оправиться от болезни. Но она не могла быть слабой, Госпожа Выси — ни телом, ни духом. Даже в словах Младшей Матери не проскользнуло покровительственной нотки. «Играть ею невозможно, — вспомнил я. — А ведь игровые фигуры Выси, должно быть, выбирал Каэтан. Лаанга сказал, что мы, люди Бездны, не годимся для наших ролей. Они с Каэтаном преследовали одну цель. Забавно думать, что между нами и этими горцами есть нечто общее…»
Я стал подбирать слова — и замешкался.
Юцинеле смотрела на меня снизу вверх. Светлые глаза её распахивались на пол-лица, почти как у девушек Восточных островов.
— Господин Дари, — тихо сказала она.
Я ободряюще улыбнулся, подхватывая:
— Я просил вас звать меня по имени, Цинелия. Но если вы на меня сердиты — что же, я заслуживаю наказания.
— Я… — она покраснела, — нет… я — Юцинеле, господин… император… Морэгтаи…
— Простите, что я так долго держал вас в неведении. Я не хотел ничего дурного.
Она вскинулась.
— Я верю. Я знаю. Госпожа Младшая Мать всё рассказала мне. Я думала, что рескидди видят только половину того, что есть на самом деле, и я боялась. Я запуталась. Итаяс сказал, что первая мысль моя была правильна, и вы переменили имя, но не переменяли дела…
Она говорила на риеске почти без акцента, только тоны гласных причудливо менялись от слова к слову. Благородный язык в устах горянки выпевал затейливую мелодию. Странное чувство возникло; я заметил, что девочка сбивается с разговорного языка на книжный, говорит выстроенными фразами. Не так давно риеска была языком учёности, и до сих пор её понимали повсюду, но Итаяс пользовался сниженной лексикой, а сестра его говорила по-писаному. «Ужели в Таяне много книг и их читают женщины?» — задался я вопросом, но мысль эта отступила и забылась, стоило мне услышать:
— …я хотела поговорить с вами.
— О чём, Юцинеле?
Сиреневые глаза опустились: точно небо завечерело.
— Если бы вы знали, что я Госпожа Выси — вы бы меня спасли?
На миг я оторопел: меньше всего я ждал такого вопроса. Потом поспешно начал:
— Поверьте, я совершенно…
«Она не знает, что такое высшая игра, — пронеслось в голове, — кровь небесная! Акридделат пощадила её хотя бы в этом — не сказала о возможной замене. Погубить Госпожу Выси? Я ещё не сошёл с ума. Не желал бы я видеть Лиринию на месте этой туманной княжны…»
— В ту ночь, господин император, — тихо-тихо сказала она, — спасли бы?
Я помолчал, отстраняя ненужные мысли. Попытался найти взгляд девочки, но она упрямо смотрела в землю.
— Меньше всего меня занимала мысль о том, кто вы, — честно ответил я. — Вы нуждались в помощи, вот и всё. Хотите, буду совершенно искренен?
Юцинеле подняла глаза; в глубине их почудилась странная тень.
— Я не совершил подвига, Юцинеле, — сказал я. — Я не спасал вас от дракона и не освобождал из железной башни. Мне неловко оттого, что мой поступок кажется вам таким большим.
Ресницы таянки порхнули. У Итаяса узорчатая радужка глаз казалась стеклянной, а у Юцинеле она точно жила своей жизнью, темнела и светлела, отражая мысли девушки. Горянка перевела взгляд на брата. Они словно обменялись мыслями: помедлив, Итаяс кивнул и удовлетворённо улыбнулся.
— А вы, Морэгтаи, — полушёпотом проговорила Юцинеле, — что вы хотели мне сказать?
Я вздохнул.
— Я хотел просить вас, госпожа Юцинеле, — сказал я, — совершить подвиг: спасти от дракона Ожерелье песков…
Много позже, в кабинетной тиши, с холодной головой оценивая риск, на который я шёл, и до конца понимая, чем я рисковал тогда — я содрогался. Я никогда не был опрометчив; в чём меня можно было упрекнуть, так это в склонности слишком долго взвешивать «за» и «против». Иначе как безумием я не мог назвать свой поступок — но в тот час безумие оказалось спасительным. Словно религиозный экстаз, оно стало подарком, чудом, которое было так необходимо нам… а если мыслить совершенно трезво, то бессонная ночь, тяжёлые беседы и необходимость одно за другим принимать серьёзнейшие решения удивительным образом не вымотали меня, а наоборот, привели на пик формы.
Впрочем, повторять этот опыт у меня не было никакого желания.
…Услыхав, о чём в действительности её просят, Юцинеле тихонько рассмеялась — точно колокольчик прозвенел.
— Вы напугали меня, Морэгтаи, — сказала она на своём странном книжном наречии. — Я решила, что вы говорите про дракона Лациат. Конечно, я помню Атергеро. Тени Ройста забрали его и увезли. Я думала о нём после и беспокоилась. Они не были добры, эти люди. Но его я совсем не боюсь. Он даже пытался защитить меня от них, хотя только проснулся и ещё ничего не понимал. Конечно, я попробую уговорить его теперь.