Дети выживших
Шрифт:
Девчонку так и не нашли. Ее спас тот, чьи кости покоятся сейчас под плитой с ненавистным крестом… Зато девчонка — вот она. И сейчас она в его власти.
Верная Собака обменялся взглядом с Хуараго. Хуараго чуть заметно качнул головой.
Постояв над плитой — Харрум возложил на крест кипарисовый венок и прочел молитву, — Домелла прошла в царскую усыпальницу.
Жрецы Танны отступили в стороны. Харрум неторопливо двинулся вдоль саркофагов, с благоговением шепча то ли молитвы, то ли читая надписи, сделанные староаххумскими значками, которые нынче мало кто умел разбирать.
Когда Домелла склонилась над гробом Ахха Мудрейшего, Верная Собака почувствовал слабый толчок. Кровь ударила ему в голову, и проклятый аххумский орел, скреплявший волосы Домеллы, ослепил его золотым блеском.
Верная Собака неуловимым движением выхватил из-за пояса нож. Мгновение, когда он выбирал место для удара — в основание неприкрытой белой шеи Домеллы, — показалось ему слишком долгим. Он сделал короткий замах, слыша за спиной тяжелое дыхание Хуараго…
Но что-то помешало ему опустить руку. Чужая рука — только Верная Собака не сразу это понял. Он подумал, что Хуараго в последний момент передумал, или это жрецы успели кинуться к нему, заметив блеск стали… Все это промелькнуло у него в голове в одно мгновенье, а потом он почувствовал жесткую хватку — казалось, его запястье попало в клещи. Он удивился. До сих пор ему не встречалось равных в борьбе на руках. Он был самым сильным в стойбище, и еще подростком удивлял взрослых богатырей, легко разжимая их руки. Он был самым сильным в ставке Богды — и все это признавали, потому, что охотников померяться с ним не находилось. И вот…
Потом до него дошло, что вокруг внезапно стало темно, потому, что порыв ветра погасил сразу все светильники. Потом он услышал позади вопли и возню, а сам, внезапно потеряв опору под ногами, стал падать на пол. Он с размаху ударился лицом о край саркофага, замычал, зарычал, пытаясь свободной рукой нащупать голову Домеллы — но под рукой почему-то оказалась холодная мокрая плита, и он рухнул на нее, уже не чувствуя боли в вывернутой руке…
Кладбище, только что погруженное в суровую тишину, огласилось воплями.
Кто-то — или что-то — внезапно вырвалось из склепа и помчалось на гребень холма. Кто-то из хуссарабов успел бросить ему вослед тяжелое копье, но не достиг цели, — остальные даже не сообразили пустить в ход оружие.
Потом из склепа вынесли окровавленного Хуараго, а следом за ним — Верную Собаку. Он был очень тяжел, невероятно тяжел. Трое солдат едва вытянули его из гробницы, им на помощь подскочили еще несколько. Лицо Верной Собаки было обезображено: сквозь кровь и вывернутые лоскутья кожи белела кость. Правая рука, неестественно согнутая, волочилась по траве.
Потом из гробницы выволокли живых, но едва дышавших от страха Харрума и жрецов. Их тут же связали и посадили на землю.
Никто не понимал, что происходит.
Никто не знал, что делать дальше.
Пока не вышла Домелла. Белая, как полотно, она шаталась, и два стражника из аххумской полусотни, стоявшие на карауле у гробницы, подхватили ее под руки.
Один из них, сообразив, открыл солдатскую фляжку и плеснул ей в лицо. Она подняла голову.
— О боги! — прошептала она. — Вот я и дома.
Потом рассказывали всякое. Один из стражников уверял, что в склепе, видно, притаился волк, который накануне ушел от облавы.
— Он выскочил — и прямо на меня! — рассказывал стражник. — Огромный, как теленок. Такой огромный, что не вместился в собственную шкуру, и синие кишки волочились за ним!
Волка искали. Но не нашли никаких следов.
Впрочем, это была самая приемлемая версия. Действительно, кто еще, кроме громадного волка, мог справиться с Верной Собакой? И сам Верная Собака, наверное, знал, с кем имеет дело, — успел вытащить нож!..
— Что ж, волк — это не самое худшее из объяснений того, что случилось, — проговорил Хуараго.
Он прохаживался по комнате в покоях Верной Собаки. Сам Верная Собака, сложив руки на груди, лежал в гробу, установленном на двух тяжелых аххумских табуретах.
— Следствие будет вестись в Арманатте, — сказал он. — Всех арестованных, всех свидетелей Ар-Угай велел доставить к нему.
Наместник Кейта и два сотника-хуссараба стояли перед ним навытяжку.
— Верную Собаку тоже велено доставить в Арманатту. Придется везти его в этом аххумском сооружении, — Хуараго с отвращением кивнул на деревянный гроб. — Надо обложить тело льдом, гроб закрыть, завернуть в войлок…
Он шагнул к наместнику.
— Ты… Я с удовольствием казнил бы тебя сам, и прямо здесь. Но Ар-Угай велел, чтобы ты тоже был доставлен в его ставку.
Повернулся к сотникам. Внимательно посмотрел на одного, на другого. Потом ткнул пальцем:
— Как тебя зовут?
— Бараслан!
— Назначаю тебя полутысячником. Завтра к вечеру, самое позднее — послезавтра из Цао прибудут две сотни под командой темника Амнака. Но до его прибытия ты отвечаешь здесь за всё. Ты понял?
— Я понял тебя.
— Расставь караулы так, чтобы ни один человек не смог выйти из города.
— А если выйти захочет Айгуз? — спросил Бараслан.
— Ты правильно спросил. Я вижу, что не ошибся в тебе, Бараслан. Так вот, если Айгуз попытается выехать из Кейта — не дай ей этого сделать.
Он посмотрел в глаза Бараслана. С нажимом повторил:
— Ты понял?
— Понял.
— Хорошо. Есть еще вопросы?
— Два, — Бараслан украдкой глянул на наместника, на второго сотника, стоявшего рядом истуканом, переступил с ноги на ногу. — Первый: отчего умер Верная Собака?
Хуараго прищурил глаза. Бараслан слегка попятился и отвел взгляд.
— Этого не знаю даже я… Второй вопрос?
— Даже не знаю… Не обидеть бы тебя, господин, — замялся Бараслан, упорно отводя глаза. — Но все же спрошу — меня спрашивают об этом мои солдаты. Скажи, правда ли, что в Арманатте Айгуз за глаза называют Хум-Баба?
Хуараго поднял брови, потом расхохотался.
— И это уже известно здесь, в захолустном хумском городке?.. Да, полутысячник, это правда. Давно уже Айгуз называют Хум-Баба, что означает мать хумов. Это название придумали… кто бы ты думал? Рабы — строители, согнанные в Арманатту со всех концов земли…