Девятьсот семнадцатый

Алексеев Михаил Александрович

отступлении командующего армией.

Пытались тут же восстановить связь с ратамоновским отрядом, но безуспешно. Город уже был окружен

сплошным кольцом восставших.

По радио сообщили в центр и в штаб восточной группы действующей Красной армии. Через три часа

был получен ответ:

Вы отрезаны. Белые банды обошли с фланга весь округ, прорывайтесь. Спасайте ценности. Отступайте

немедленно к Ф. для соединения с Красной армией.

Проверив радиотелеграммы

еще раз, штаб и ревком отдали приказ о срочном отступлении. Денежный

запас банков и казначейства спешно погрузили на автомобиля и вывезли за город по дороге в Ф. Тем временем

враги повыползали уже из всех щелей. По городу гремела стрельба из окон, за которыми прятались недруги.

Полноянов и Драгин спешно выехали на фронт. Но навстречу им, у городской черты, мчались отряды казаков,

во главе с офицерами в погонах. Повернув лошадей обратно, они поскакали вслед за отступающими красными

частями, но и этот путь был уже отрезан враждебной кавалерией.

Тогда они бросили лошадей и, прячась за деревья и припадая к заборам, пробежали так с полгорода. Вот

и фабричная окраина.

— Спрячемся у ребят, — сказал Драгин тяжело дыша. — Ночью или улепетнем в горы или останемся,

для того чтобы развернуть подпольную работу. Там будет видней.

— Иного не придумать, — согласился с ним Полноянов. — Какие мы дураки были… Кому доверяли…

Отныне нет офицера в нашей армии без комиссара большевика.

А над городом уже звенели колокольные перезвоны. Сердито гудели железные басы, задорными трелями

рассыпались в мокром от дождя воздухе колокольчики.

Прекратилась стрельба.

*

Вторые сутки чувствовал Нефедов слабость, общую ломоту в мышцах и жар. Когда его, истерзанного

побоями, вновь усадили под замок, это мучительное состояние, казалось, оставило его. Избитое, в ссадинах,

лицо его, с взъерошенной, политой кровью бородой, горело непреклонной решимостью.

Как только поездной состав, в котором находился он, помчался в дальнейший путь, он встал на сиденье,

оперся спиной о стенку и вышиб сапогом стекло. Постояв неподвижно с минуту и удостоверившись, что на звон

стекла никто не обратил внимания, он попробовал осколком, торчащим в раме, перерезать свои путы. Но острое

стекло, только ранило руку и при сильном нажиме крошилось. Тогда Нефедов, став попрежнему, сапогом

начисто освободил раму от остатков стекла. Поезд шел. Нефедов напряженно вслушивался в шум за дверьми.

Для себя он твердо решил или спастись, выпрыгнув у остановки в окно, или же, если за ним явятся до

остановки, как это часто бывало, самому броситься в объятия смерти.

Медленно шло время. Напряженное

сознание его все превратилось в слух. Вот поезд замедлил свой

полет. Раздельно защелкали колеса о рельсы. Загремели стрелки. Мимо окна замелькали станционные

сигнальные цветные фонари. Нефедов, высунувшись ногами в окно, каким-то чудом сидел на раме, сохраняя

равновесие.

Поезд почти остановился. Глубоко вздохнув, он с силой оттолкнулся ногами от стенки вагона и выпал на

рельсы. Сила падения оглушила его. Железо рельс, казалось, раздробило ему все кости. Уже поезд прошел

вперед, а он все еще не был в силах подняться на ноги.

Но чуткое ухо его уловило дрожание земли и шпал. Мелькнула мысль — встречный поезд. Напрягая все

свои силы, Нефедов с трудом перевалил свое тело за рельсы, попав там в грязную сточную канаву. Тут же над

ним зарокотал колесами быстрый поезд.

Потом все смолкло вокруг.

“Спасен. Но надолго ли?” — подумал он. Попробовал подняться на ноги. Это ему удалось без труда.

“Куда же итти? Что впереди, там, где горят разноцветные станционные огоньки?”

Собрав всю свою выдержку, он смело зашагал вдоль полотна к далеким электрическим звездам.

Вновь заломило голову. Озноб противной, зябкой дрожью пробежал от поясницы к затылку.

“Болен, простудился”, — решил Нефедов.

Впереди замаячила темная постройка.

— Эх, если бы развязать руки! А то чорт знает на кого наткнешься.

Но, несмотря на эти сомнения, он шел все вперед уже вдоль темной улицы.

В стороне за проулком сверкает огонек курильщика.

“Была не была”. Нефедов направился к огоньку.

Скамья. На ней пара. Ночь темная, хотя небо усыпана яркими звездами.

— Товарищи, помогите, — сказал он.

— Ишь, нализался, барбос. Проваливай, пока цел.

— Я не пьян, товарищи. Меня ограбили.

— Чего врешь? — Со скамьи поднялась фигура мужчины.

— Чей будешь?

— Проезжий.

— Проезжий?.. Смотри-ка, Мотя, да у него, верно, руки связаны.

— Ну, развяжи, раз просят, — посоветовал женский голос.

— Посвети, Мотя.

Чиркнула сера, загорелась спичка.

— Разделали, братец, тебя под мрамор. — Спичка, погасла, но Нефедов успел заметить на груди одетого

в солдатскую обмундировку мужчины большой красный бант.

Наконец руки освобождены. Нефедов с наслаждением почувствовал себя способным защищаться.

— Спасибо, друг.

— Не на чем.

— Что, красный?

— Ну да, не кадет. Из отряда Черноусова я.

— А он за советскую власть?

— Ха-ха-ха! Вот чудак, а то как же? Большевик он.