Девятьсот семнадцатый

Алексеев Михаил Александрович

окружавшего дом со всех сторон, вышла темная женская фигура.

— Вам кого? — спросила она.

— Хозяина нужно видеть.

— Но его уже шесть месяцев как нет дома.

— Кто вы такая?

— Жена его.

Сергеев быстро подошел к ней

— Я от штаба Добровольческой армии. Скорей проведите меня к мужу.

— Ох, — вздохнула женщина. — Страшно. Но пойдемте.

Пройдя двором, лабиринтом темных комнат и коридоров, они наконец остановились. Провожатая

постучалась

в дверь, в щелях которой был виден свет.

— Поля, ты? — спросил чей-то баритон.

— Да, я, открой.

Пока неизвестный возился у двери с ключом, женщина, снова вздохнув, произнесла:

— Так целых полгода сидит и ни разу не выходил на воздух.

Сергеев сочувственно вздохнул:

Раскрылась дверь. В освещенном изнутри просвете появился грузный бородатый мужчина.

— Поля, кто это? — тревожно спросил он, указывая на прибывшего.

Не дав женщине ответить, Сергеев заявил:

— Из штаба Добрармии, от его императорского высочества к вам с директивами.

— Кто вы такой?

— Полковник русской армии Сергеев, Виктор Терентьевич.

— Не знаю… Не слышал, — проворчал грузный бородач. — Такой молодой и полковник… Странно.

— Ничего нет странного, — вспыхнул Сергеев. — Прошло время, когда чины раздавались по годам.

— Да, возможно. Я оторван от внешней жизни. Но зайдите.

— Вы окружной атаман, господин Кожелуп, Юрий Дмитриевич?

— Он самый. Садитесь. Поля, принеси чего-нибудь закусить гостю и вина.

Помолчали.

— Так с. Что же от меня, обездоленного, одинокого старика хочет штаб?

“Притворяется, сукин сын. Не доверяет, — подумал Сергеев. — Ну, хорошо же”.

— Штаб приказывает вам, — раздельно произнес он, — чтобы вы послезавтра, то есть в четверг,

выступили со своим полком. В задачу вашу входит свергнуть советы и захватить власть в округе.

— Вы смеетесь?.. С каким таким полком?

— Довольно играть в жмурки, атаман. У вас шестьсот семьдесят бойцов. Вот мой мандат. А это личное

письмо к вам от генерала Алексеева.

Кожелуп быстро посмотрел и то и другое.

— Отлично. Вы меня убедили. Хорошо, что подоспели. Мы уже собрались выступить завтра.

Атаман подошел к дверям напротив и быстро распахнул их. В комнату ворвалось восемь офицеров в

погонах. Испуганный Сергеев попятился к стене.

— Не волнуйтесь, господин полковник. Это — мой штаб, — успокоил его Кожелуп.

— Господа. Полковник Сергеев привез нам из штаба радостное известие. Послезавтра повсеместно по

краю восстание. Есть приказ нашему полку и точные инструкции.

— Великолепно, замечательно! — хором воскликнули офицеры.

— Господа! Я с капитаном

Веселицким потолкую с посланцем. А вы немедленно же ступайте,

предупредите всех наших.

Офицеры закутались в шинели и бурки и гурьбой удалились.

— Разрешите представить: полковник Пров Тихонович Веселицкий, капитан штабной службы. Мой

начальник штаба.

Сергеев с чувством пожал руку сухопарому высокому офицеру, с сонными глазами и вздернутым кверху

носом.

Вошла жена Кожелупа в сопровождении высокой черноглазой девушки. Они поставили на стол бутылку с

вином и поднос, наполненный гроздьями черного винограда.

— Вы пейте, пока мы приготовим ужин.

— Знакомьтесь. Полковник Сергеев. Моя жена — Полина Абрамовна, дочь Лизочка. Только что кончила

гимназию.

— Я счастлив, сударыня… Мадемуазель, разрешите…

— Ну ступайте, девочки, мы еще посовещаемся. Вы, надеюсь, не обидите старика, перебудете у нас с

недельку.

— Нет, не могу, атаман. Сегодня же в ночь уезжаю.

— Почему же так скоро?

— Экстренная командировка.

— Если ваш отъезд связан с долгом службы, не смею задерживать. Но выпьем.

— Виноват, тост…..

— За успех нашего дела, — сказал Сергеев.

— За победу над красными, — добавил капитан.

— За торжество белой идеи, господа, — присовокупил атаман.

Бокалы были залпом опорожнены.

— Именно, за торжество белой идеи, — продолжал Кожелуп, отирая пальцами мокрые усы.

— Все наше несчастье в том, что русский народ, увы, не знает белой идеи. Он преклонялся и, я уверен,

преклоняется до сих пор перед внешним выявлением ее — монархией. Но идеи он не знает.

— Народ — чернь. Он пьян от красного вина. Его нужно отрезвить свинцовым дождем.

— В известной мере, да. Но, господа, не нужно забывать о гигантском воздействии моральных норм,

идеалов. Что может быть прекраснее нашей белой идеи? Она подавляет всякую иную, она чиста, как

невинность, ибо строится на принципе самодержавия, под скипетром выборного русского царя. Она отрицает

междоусобицы, она величава и несокрушима, как Эльбрус. Когда, в какие времена и где на нашей грешной

земле был более мощный, сильный, несокрушимый народ, чем русские, спаянные цементом царской власти и

православия? Не было и не будет другого такого народа, потому что в нем самом заложена белая идея. Я верю,

что если она проникнет в самые глубины, Россия-матушка, великая духом, вновь возродится с еще большим

великолепием.

— Но крестьяне не вернут нам землю, — как бы вскользь заметил капитан.