Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Тогда пойдемте ко мне в номер.
Когда они вошли в небольшую комнату с кроватью, умывальником, креслом, с картинами на стенах,
незнакомец закрыл дверь на ключ и отрекомендовался.
— Я полковник Сергеев.
— Приятно, — ответил Воронин. — То, что предлагаете мне вы, — мой идеал. С этой целью я стал
командующим армией красных.
— В этом мы не сомневались, — ответил Сергеев.
— Но дело в том, господин полковник, что вряд ли армия пойдет со мной.
— Можно
— Именно?
— Объявите ревком агентурой немцев.
— А дальше?
— Арестуйте ревком.
— Это можно.
— Двиньте армию по нашим указаниям.
— Куда?
— К Пятигорску.
— Что этим достигается?
— Многое. Во-первых, обнажается фронт, второе — деморализуется крупная воинская часть, третье —
мы имеем время и возможность под Пятигорском устроить засады и там истребить непокорных.
— Это будет необходимо.
— Вы, стало быть, согласны?
— Вполне.
— Тогда по рукам.
— Дело в том, что ко мне в армию выезжает комиссия, которая, возможно, захочет меня арестовать.
— Нужно арестовать комиссию.
— Значит, я с завтрашнего дня начинаю действовать.
— Действуйте, господин полковник. Вот деньги. Вот приказ о вашем производстве.
— Благодарю, полковник.
— Не стоит благодарности. Только действуйте энергичней. Я сейчас же отправляюсь в ставку и с
инструкциями буду на днях у вас. Прощайте, желаю полного успеха.
*
Утром Василий Гончаренко зашел в ревком.
Дивизия таяла, как снег на солнце. Нужно было принимать решительные меры к предотвращению
полного развала. Нефедов и Васяткин направились туда же за полчаса раньше и подождали его в кабинете
Полноянова.
— Враг, как смертельно раненый зверь, особенно опасен в эту минуту, — говорил знакомый голос, когда
Василий вошел в помещение. — Нужно немедленно повести самое широкое наступление и уничтожить кадетов.
Наступление, кроме того, поможет удержать на высоте боевой дух нашей дивизии.
Говоривший эти слова повернул к Гончаренко свое лицо Сомнений не было. Перед Василием сидел
Драгин, бледный, весь в седине. Завидев старого знакомого, он воскликнул:
— А вот и Гончаренко! Замечательно. Здравствуй, Василий. А я думал, что тебя давно в живых нет.
— Жив еще, товарищ Драгин.
— Вот это хорошо.
— Как дела, Алексей Алексеевич?
— Погоди, после заседания поговорим. Товарищ Полноянов, можно мне еще?
— Пожалуйста.
— Итак, мы разбиваемся на группы. Нефедов, Ляхин, — в воронинскую группу. Гончаренко и Кузуев — в
ратамоновскую. Васяткин — во Владикавказ. Ревком от себя выделит еще товарищей. Создадим мощные
трибуналы. В случае измены — немедленные расстрелы. Закрепим связь. Тем временем подоспеет посланный с
донесением в центр комиссар Друй. Прибудут регулярные части Красной армии, и мы навсегда отобьем у белых
охоту выступать против советской власти.
— На этом и порешили, — подтвердил Полноянов. — Итак, товарищи, будем действовать.
Когда заседание закрылось, Драгин и Василий, уединившись в коридоре, разговорились.
— Теперь в Б., — начал Драгин, — самая злющая реакция. Жалко товарищей, особенно Тегран.
Способная девушка и выдержанная большевичка.
Гончаренко смолчал.
— Я ей обязан жизнью, — продолжал Драгин.
— Как так?
— Когда дашнаки-маузеристы зверски убили мою семью, я был очень потрясен и не мог превозмочь в
себе желания взглянуть на бедных мучениц.
Голос Драгина стал глухим. Он откашлялся.
— Увидеть их мне не удалось. Дашнаки устроили засаду и, несмотря на мой грим, как только я появился
в квартире, меня подвергли обстрелу. Уже раненый, я бросился бежать. Меня преследовали. Откуда ни возьмись
— Тегран. Она самоотверженно помчалась наперерез моим врагам. Троих уложила из браунинга, остальные
бежали. Я же упал, истекая кровью. Она, сильная и бесстрашная, подняла меня и, улыбаясь, успокаивала, пока
не подоспела помощь.
Мучительная догадка посетила голову Гончаренко.
— Вы сидели на скамье? — поспешно спросил он.
— Да, а что?
— Вы были… в бороде и усах?
— Да. Но почему ты побледнел?
— Я, кажется, видел вас… но… не обратил внимания.
— Но чего же бледнеть?
— Бедная Тегран!
— Да, я искренне жалею ее. Но, знаешь, Василий, там остались Абрам и Удойкин. Они помогут ей. Но,
слушай, тебе на самом деле нехорошо. Ты серый, как стена.
— Нехорошо мне, — прошептал Гончаренко.
— Так пойди, приляг перед отъездом.
Василий пожал руку собеседника и быстро вышел наружу.
Глаза его увлажнились слезами обиды за себя. В груди зрела мучительная боль. Мысли, как злые звери,
терзали его сознание.
“Какой я подлец? Что подумал о ней? Как очернил ее чистую… Тегран… Тегран. Что ты подумала обо
мне? То клялся в любви, то при первом выстреле позабыл обо всем, бежал без оглядки… Позорно бежал,
запачкал свою дорогую, первую любовь. Позор! И наконец она ведь одна, подвергается там опасности. Может
быть ранена… Убита… Милая Тегран! Любимая, честная… Где ты? Что с тобой?.. Увижу ли? И есть ли мне
прощение?”
Когда после долгого кошмарного беспамятства смертельно раненый приходит в себя, он чувствует боль в