Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
*
После заседания совета офицеры во главе с Преображенским поехали к нему пить чай.
В той же гостиной удобно расположились на мягких креслах и диванах полковник Преображенский,
капитан Лисовицкий, Сергеев и еще три полковых офицера.
— Скверно очень. Уже большевики завоевали совет. Нужно прекратить эту говорилку, — сказал
Преображенский.
— Да, Но на что же нам надеяться? — спросил один нз офицеров, приземистый и полный.
— Мы можем надеяться только на военную силу. Только ее сохранить за собой. Эти проклятые
большевика раскусили, оказывается, в чем штука. Революция — гибель, если она продолжится. Чернь
поднимает голову. Мы стоим на грани. Железные дороги грозят полным развалом. В Москве и Петрограде
продовольственный голод. В войсках недовольство. Столичные гарнизоны ненадежны. Нужен кулак. Нужен
такой диктатор, как генерал Корнилов.
— Господа, — сказал Лисовицкий, — я недавно был в Петрограде. Ведь это же ужас что такое! Грязная
толпа с флагами заполняет все дворцы. Ужасно ревут дикие революционные песни. В моде эта ужасная
марсельеза. Ах, если бы у нас там были силы! Мы бы загнали пушками и пулеметами весь этот сброд к Неве и
потопили бы его там. И везде речи, речи без конца и красные флаги.
— Какие же планы, полковник?
— Я уже говорил. Нужно выдвинуть военного героя, ну, например, такого генерала, как Лавр Корнилов, с
надежными частями. Именно теперь нужно учредить военную директорию.
— Но как это сделать? Ведь будет гражданская война.
— Ну да, разумеется. Без кровопускания не обойтись. И заметьте, теперь “пустить кровь” его скотскому
величеству, православному русскому народу, не только полезно, но и необходимо крайне.
— Да, это верно, — подтвердили Сергеев и Лисовицкий.
— Введем смертную казнь и сохраним армию — пока единственная мера. Кстати, по-моему, нужно уже
теперь рассчитаться с большевиками. Они начинают сильно вредить нам и в городе и в округе.
— Но как?
— Путей много. Кое-кого арестовать, а иных просто уничтожить.
— Опасно, — заявил полный офицер, — как бы это не вызвало бунта.
— Нет, не беспокойтесь… Уже все обдумано.
— Расскажите, как.
— Сейчас. — Преображенский раскурил папиросу и продолжал. — Организуем чернь же. Вы знаете, что
наши свободолюбцы выпустили из тюрем не только политических, но и уголовных. Мы на этом сыграем.
Уголовных привлечем на свою сторону. Это нетрудно сделать за деньги. Заставим их действовать по нашей
указке.
— Можно скомпрометировать себя, — осторожно заметал Лясовицкий.
— Это все предусмотрено, граф, нашим комитетом. Есть такой солдат, Дума. На руку нечист и, кажется,
вне закона. Он связан со всем этим преступным миром и обещает организовать его. Завтра начнутся разгромы
магазинов и беспорядки в городе. Разумеется, солдаты будут высланы. Но вряд ли сами устоят. Большевики и
прочие советчики выйдут на место для урегулирования. Они тоже за порядок. Попытаются оказать
погромщикам сопротивление. А дальше уже все пойдет, как по маслу. Мы с ними рассчитаемся. И под
предлогом успокоения города введем военное положение, разгоним советы как в городе, так и в округе,
арестуем большевиков и кое-кого расстреляем.
— Да, хорошо придумано.
— Лишь бы не сорваться.
— Не сорвемся. А на риск итти нужно. Последнее заседание совета показало, что с большевиками надо
кончить немедленно.
— Господа, прошу к чаю, — сказала Преображенская.
Когда Сергеев выходил, в парадном его задержала Тамара Антоновна. Она прижалась к нему всем телом
и прошептала:
— Милый… жди. Я приду сегодня.
Сергеев в ответ пробормотал что-то под нос и вышел.
*
Сергеев у себя нашел на столе письмо от Чернышевой. Письмо было полно нежных слов. Анастасия
Гавриловна писала, что она на-днях выезжает в действующую армию и по пути заедет к нему — посмотреть на
своего “Викторушку”.
Сергеев с жаром поцеловал конверт и письмо в том месте, где стояла ее подпись. Спрятав письмо в
карман, он подошел к окну на улицу и раскрыл его.
Хмурый, серый вечер окутывал сумерками город. Сергеев вдыхал полной грудью свежий воздух и думал.
Дум была множество: о радости любви, о тягостной связи с Тамарой Антоновной, о скуке ожидания. Серые
сумерки усиливали грусть.
Пусто и прозрачно было все в природе. И только еле заметно сиреневый краешек дальнего горизонта
ласкал взгляд.
Томительно шли минуты. Сергеев хорошо знал, что скоро явится к нему Тамара Антоновна. Он не любил
ее.
“Нужно было бы мне сказать ей, — рассуждал Сергеев, — что это недоразумение. Любви нет и в помине.
Нужно сказать ей, что я люблю другую. Но как сказать… Вот она придет, сядет рядом с ним, горячими руками
будет ласкать… зажмет, и опять это…”
Сергеев морщился, как от физической боли.
За окном уже совсем стемнело, когда в дверь громко постучали. Он подбежал к дверям, открыл ее и
обмер. В дверях стоял сам полковник Преображенский.
“Вот так штука. Она придет сейчас, — пронеслось в сознании Сергеева. — Что бы такое сделать, чтобы
предупредить”.
А между тем полковник вошел в комнату, открыл свет и сел на диван.
— Сумерничаете? — сказал он благодушно. — А я вот был здесь, у знакомого, и решил заглянуть к вам,