Димитрий
Шрифт:
Девятнадцатилетний Скопин – Шуйский, на седьмой воде кисель - родственник Василия, смело выехал с царским войском против несчетного ворога. Успешно рассеял. Пленных было столько, что не нашли места в темницах. Топили в Москве –реке, запихивая баграми под лед.
Шаховской, видя неудачу Димитрия, призвал спустившегося к Царицыну Лжепетра. Тот, зарезавший московского посла в Персию князя Ромодановского и посадивший на кол царицынского воеводу Акинфиева, зимовал на Дону. Лжепетр с донскими и терскими казаками приехал с Дона в Путивль, где был с честью принят в качестве Богом спасенного племянника и наместника Димитрия в его отсутствие.
Лжепетр немедля казнил знатных путивльских узников: рязанских воевод, думного мужа Сабурова, князя Приимкова – Ростовского, начальника города Борисова, князя Бахтеярова. Дочь последнего Лжепетр взял в наложницы. Лжепетр писал в Краков, требуя польской помощи на освобождение Мнишека с дочерью, других ляхов. Сигизмунд выжидал.
Напрасно царица – инокиня Марфа рассылала письма по России, где свидетельствовала, что собственными глазами видела убиение сына в Угличе и Лжедимитрия в Москве. Одни ляхи и злодеи утверждают противное. Великодушный царь Василий дает слово покрыть милосердием вину возмущения. Не токма возмущенные, но и сами возмутители могут жить мирно в домах своих, явив искреннее раскаяние. Марфа слала мятежникам брата боярина Григория Нагого и святой образ Димитрия. Да узрят крамольники ангельский образ сына, устыдятся, охланут. Патриарх Гермоген готовил причащение отрока к лику святых, раз у нетленных останков исцелялись.
Шаховской и те, что с ним, не слушали. Григория Нагого не принимали. Единожды признавшей сына, отказывавшейся Марфе более не верили. Почитали ее умиротворяющие крики Василием Шуйским вынужденными. Шаховской вел на Россию Украину, прикладывая к грамотам Лжепетра государственную печать, украденную им во время свержения Димитрия.
На всякого мудреца довольно простоты: на будущий год Шаховской слил мятежные силы в Туле. Шуйский, сам во главе войска, окружил город. Муромец Мешок Кравков подсказал запрудить реку Упу. Тулу наводнили. Речные волны подмывали постройки, топили припасы, заставляли коней плавать, людей сидеть по пояс в воде. Осажденные, сломленные потопом и голодом, сдались. Болотникову и другим обещали пощаду. Лжевоевода и лжеплемянник выехали, торжественно, будто первые люди, сложив оружие к ногам царя. Болотникова с Илейкой тут же схватили. Лжепетра повесили на Серпуховской дороге близ Данилова монастыря. Болотникову выкололи глаза, потом утопили в Каргополе вместе с атаманом Федором Нагибой. Князьям Телятевским и Шаховскому сохранили жизнь. Шаховского сослали в каменную пустыню Кубенского озера, предателя Фидлера – в Сибирь.
Василий Шуйский праздновал падение Тулы, как Иоанн – взятие Казани. Пышность не затмила новой беды. В Стародубе объявился настоящий Димитрий. Настоящий – значит, умный, расчетливый, про кого нельзя утверждать с уверенностью, что он Молчанов. Человек, способный править, но без рода и фамилии. Тот, о котором молили Шаховской и Болотников, - способный руководитель движения.
Василий Шуйский, закрывшийся в спальне с молодой женой Буйносовой, не выходивший сутками, словно до бабьей плоти дорвавшийся, содрогнулся от занесенного проклятия. Последыш Годунова должен был кончить, как он. Насмешкой звучали приносимые царю донесения, что в Астрахани провозгласил себя наместниками царевич Август, лжесын Иоанна Грозного от Анны Колтовской, и того лжеплемянник – царевич Лаврентий, от лжесемени убиенного Ивана Ивановича. Гораздо плодоноснее была память Феодора Иоанновича, кроме упомянутого Лжепетра, он лжепородил восемь лжецаревичей, наводнивших Украйну: Федора, Ерофея, Клементия, Савелия, Семена, Василия, Гаврилу и Мартына. Все они стеклись к Димитрию II, главному.
1 августа в Стародубе появились два человека. Один называл себя дворянином Андреем Нагим, другой – Алексеем Рукиным, московским подьячим. Они говорили людям, что царь Димитрий недалеко с войском. Им же велел ехать вперед узнать расположение народа. Хотят ли возвратившемуся государю служить усердно? Толпа отвечала: Где отец наш? Идем к нему головами.
– Он здесь, - признал Рукин и замолчал в нескромности.
Тщетно люди пытали его словесно. Наконец Рукин указал на Нагого, сказав:
– Се царь ваш. Слушайте его вот всем и повинуйтесь.
Жаждущая правды толпа не усомнились. Пали, лобызая ноги пришельцу, восклицая:
– Хвала Всевышнему! Нашлось сокровище наших душ.
История, похожая на сказку, если б не была былью. Заиграли колокола, запели молебны, честя Димитрия. За ним въехали в город казаки атамана Заруцкого и охотники пана Меховецкого. Всего около пяти тысяч.
Димитрий спешил на выручку Болотникову, но в Туле все уже кончили. Молодой царь повернул на Калугу, а оттуда – к Трубчевску. Рассеянные отряды Болотникова и Илейки вливались к нему. Зимой он имел восемь тысяч казаков, семь тысяч польских добровольцев и много пеших, и уже слал грамоты Василию. Требуя мирно покориться.
Шуйский неосторожно распустил отдыхать победоносное войско. Устыженный забвением памяти Бориса, он приказал перенести гробы Годуновых из бедной обители Святого Варсонофия в Сергиеву лавру. Покойника Димитрия уже причислили к лику святых и было некорректно вернуть Бориса в Архангельский собор к тому, кого почитали его жертвой.
При стечении толп, могилу Бориса вновь разрыли. Двадцать иноков взяли гроб на рамена (Борис скончался иноком) и понесли с пением. Сзади пышных дрог с тремя гробами ехала скрытая в карете Ксения и рыдала.
Отца, мать и брата погребли в лавре подле собора Успения. Оставили место для безутешной сестры и дочери.
Дружины за дружинами шли к Димитрию из Литвы. Паны Тишкевич и Лисовский вели свою дворню. Князья Рожинский и Адам Вишневецкий привели в Орел две-три тысячи всадников. Приехал с донскими казаками Лжефедор. Димитрий неожиданно отвернулся от лжеплемянника, велев умертвить.
Шведы предложили Василию помощь против поляков, наводнявших мятежный стан. Василий, как прежде Годунов, отверг военную руку.
Все города, недавно стоявшие за Болотникова и Молчанова, перекинулись к Димитрию. 1 июня 1607 года он замкнул осадное кольцо вокруг Москвы и встал ставкой в Тушино, на восемнадцать месяцев ставшем столицей.
Воспользовавшись угрозой падения Кремля, польские послы Олесницкий и Гонсевский встретились с Шуйским, убедив его за приказ короля ляхам оставить Димитрия освободить Мнишеков и других. Марина давала слово не именоваться московской царицей. Василий отпустил всех. Но вопреки уговору поляков в Тушине не уменьшилось: туда приехал усвятский староста Ян Сапега с семью тысячами новых авантюристов. Его отряд стал вторым после Лисовского, имевшего в Коломне тридцать тысяч смешанного удалого войска.
Марина ехала с отцом к Смоленской границе, когда тушинский отряд остановил экипажи. Сопровождавший Долгорукий бежал. Ляхи Зборовский и Стадницкий протянули Мнишеку письмо от Димитрия:
– «Мы сердечно обрадовались, услышав о вашем отъезде из Москвы. Ибо лучше знать. Что вы далеко, но свободны, чем, что вы близко, но в плену. Дорогой отец, поспешай к нежному сыну. Вези дочь, долгожданную жену мою Марину. Мать моя, ваша супруга, здорова в Сандомире».
Мнишек и Марина переглянулись. Колебались недолго. Прошлое десятидневное счастье Марину было дразнящим. Она снова желала поклонения, бешенных скачек верхом с золотой уздой, езды в оклеенной мозаикой карете, грома подвязанных к упряжи серебряных конских цепей. Чудесно спасенный муж ожидал супругу двух с лишком лет разлуки с яростным нетерпением.