Димитрий
Шрифт:
Подобно сверженному супругу, Марина любила эффекты. Она въезжала в Тушинский лагерь 1 сентября, как прежде в Москву – 1 мая. Круглые цифры не принесут ли удачи? Она едва не поперхнулась, увидев спасенного супруга своего. Разлука и лишения укоротили его ростом, зато раздали в плечах. Ноги Господом спасенного были кривы и, после выяснилось, заросли черным с рыжецой волосяным мехом. Зигзагом судьбы, не прыжком ли со стены Кремлевской, он потерял передний зуб, оттого редко улыбался. Когда же говорил присасывал дыру межзубья языком. Тонкий, обложенный белым налетом кончик его торчал и производил странное ощущение, будто внутри Димитрия живет еще какое-то существо, помимо властолюбивой души. Сей новый – старый муж ее непрерывно тянул польский чубук на длинной тонкой ножке. Окуриваемый густым пронзительным дымом, он то выныривал из махорочного тумана, то окончательно залезал в него, согбенный, язвительный, с подвижными карими радужками в вечно красных глазных белках. Низкий лоб приземлял царский облик его, щеки же и узкий подбородок проросли иссиня – черной бородой, которой раньше не было. Как до спасения, он предпочитал ходить в коротких кафтанах, отказавшись от яркого гусарского. Этот Димитрий был грубее, проще, практичнее. Обстоятельства русской жизни выбили из него идеалы.
Димитрий коротко привлек к себе Марину. Она прижалась к мужу с нежностью. Что ж, анатомически он не отличался от прежнего. У него были две руки, две ноги, мужские принадлежности, если и разные с покойником, то в нюансах. Новоспасенный обладал наисущественнейшим: он возвращал Марину к царской жизни, к которой она считала себя призванной. В Тушине, как и сейчас, не было театра. Но Марина может показывать себя разношерстному войску, упиваться приветственными кликами, часто нетрезвыми, на бешенной скорости скача в серебряной карете вокруг дровяного и палаточного лагеря. Димитрий дает мечту когда-то возвратиться в столицу, где в полной мере испытала она двухнедельную сладость низменного рабского поклонения. Уже здесь в низком временном дворце, поставленном прямо в поле, она может насладиться свободой не краситься, подобно русским, до низведения лица. Убирать волосы, оголяя бархатистые щеки. Жить зарей поклонения, сразу подчеркнутого польскими послами Гонсевским и Олесницким, оставшимся при лагере с недвусмысленным указанием на международное признание Димитрия.
И так, венценосная чета воцарились в Тушино. Теперь в России случились два помазанника. Этот Димитрий помазан, потому что он спасенный первый, помнящий елей Игнатия. Ну а Шуйский – под парчой новгородского архиепископа.
Прежние ближние первого Димитрия, князья Дмитрий Трубецкой, Черкасский, Алексей Сицкий, Засекины, Михайло Бутурлин, дьяк Грамотин, Третьяков, Василий Рубец - Мосальский и многие другие, наравне с Мариной признали второго самозванца с мнимоубитым за одно лицо. Димитрий щедро вознаградил за признание боярскими титулами, так явились лжебояре, лжестольники, лжепостельничьи и т.д. Теперь в Московии было два царя и два патриарха, два двора, два синклита, два войска. Каждый их соперников называл другого – лже. Лжецари управляли лжестраной, где лжежили изворачивающиеся подданные Подати двум властям требовались настоящие! Но, как обыкновенно на Руси, всяк стремился больше взять, чем дать. Бояре, дворяне, дьяки и прочие, отзавтракав у Василия в Кремле, ехали обедать в Тушино. Брали жалованье у Шуйского и тут же просили у Димитрия. Одному служили, другому обещали служить. Повторялась история измены примеривания, как было при Девлет – Гире, но без Иоанновых казней. Василий знал ездивших к Димитрию. Те не скрывались. Взаимные лживые улыбки блуждали на всеобщих устах. В большинстве окружение Димитрия с Василием было двойными целователями, то есть они приложились к кресту на верность и тому, и другому.
Шуйский стремился изъять из воровского стана хотя бы холопов. Им, оставившим Димитрия, обещалась свобода. При общей беспринципности холопы не хуже господ мгновенно рассмотрели выгоду. Они уходили не из Тушина, но в Тушино, чтобы, возвращаясь оттуда, получить в Кремле свободу и деньгу.
Шуйский приказал неотлучно сторожить Марфу Нагую с братьями. Еще не хватало, вывезут их в Тушино, узнает мать сына, дядья племянника. При неясных обстоятельствах Марфа скоро скончалась, вместе с жизнью лишившись страхов и искушений. Бесспорно, смерть ее была на руку Шуйскому.
Щедро вознаграждал Димитрий примеривавшихся перебежчиков, да иссякала монета. Москву кормил Троицкий Сергиев монастырь, бывший в шестидесяти четырех верстах от столицы. Димитрий послал сильный отряд взять обитель и перенаправить ее щедроты, коими успел воспользоваться он сам или его предшественник до злополучного выстрела из пушки.
23 сентября Ян Сапега, Александр Лисовский, Константин Вишневецкий, Иван и Самуил Тишкевичи с тридцатитысячным войском осадили монастырь. Оборону возглавили, с отрядом запершиеся в лавре, князь Григорий Долгорукий и дворянин Алексей Голохвастов. В монастырь стеклось множество монахов и монахинь из других обителей, белое духовенство, крестьяне и их владельцы окрестных местностей. Игрой судьбы там оказалась Ксения Борисовна Годунова и Мария Владимировна Старицкая с дочерью.
Девяносто пушек лавры и стоведерный ковш для варки смолы представляли осаждающим угрозу и приманку трофея одновременно.
К 30 сентября ляхи с казаками, большинство – донцы и малороссы, выставили туры на горе Волокуше, Терентьевской, Круглой и Красной, прокопали ров от Келарева пруда до Глиняного оврага, насыпали высокий вал, и с 3 октября в течение шести недель без роздыха палили по обители из шестидесяти трех пушек. Троицкий монастырь едва уступает размерами московскому Кремлю, это мощное фортификационное сооружение. Взяв его, показали бы, что и Кремль пал бы. Белые башни и стены обители содрогались, возникали пробоины, немедленно защитниками заделываемые. К счастью, каленые ядра миновали постройки. Пожаров пока удавалось избежать. Иноки бесстрашно обходили стены с воодушевляющими молитвами.
12 октября к штурму готовились: заняли подходившие к монастырю дороги, ночью с факелами, лестницами, щитами и таранами с криками и под войсковую музыку побежали к стенам. Димитриевых воинов встретили залпом пушек и пищалей, зажженной смолой, каменьями и пращами. Не допустили до стен, отогнали.
19 октября осторожно спустились со стен на веревках, проникли в неприятельский лагерь и зажгли осадные туры на Красной горе. 25 октября повторили вылазку. Зажгли вражеский острог.
Ляхи повели подкоп под стены. Им встречь вывели слухи – встречные лазы на подрыв идущих. Дважды копатели встречались с взаимною кровавою схваткою.
1 ноября пошли на вылазку. Поляки перехватили за рвом. Вырезали сто девяносто человек, взяли пленных. В тот же день ядро попало в большой колокол, пробило церковь, повредив иконы, покалечив молящихся. Увидели зловещий знак, устрашились. Несколько иноков в будущую ночь перебежали к неприятелям.
В ответ осажденные преуспели прорыть ход в ров, делали оттуда смелые вылазки. Схваченный раненый казак дедиловский перед смертью указал ляхов ход. Шел он к угловой башне нижней стены, представляя большую опасность. Загородили сие место частоколом. Меткой стрельбою повредили главную литовскую пушку, более остальных вредившую монастырю.
Начались холода. Полтысячи донских казаков с атаманом Епифанцем бросили осаду и уехали зимовать на Дон.
9 ноября под гром осадного колокола в глубокой темноте за три часа до рассвета защитники вышли из монастыря с намерением победить или умереть. Порыв ветра рассеял облака, показал три русских отряда. Два храбреца, землепашцы Шилов и Слот, заложили порох и взорвали вражеский подкоп, не успев выскочить и погибнув.
Толпы иноков, воинов, народа вываливали из лавры, приняв грохот взрыва за победу. Яростно рубились, резались на земляных укреплениях. Валили недругов в овраги, шли на пушки, бившие в упор. Схватили красно – белые орлиные знамена, восемь пушек, самопалы, ручницы, копья. Унесли палаши, доспехи, бочки пороха, ядра, даже – трубы и литавры. Увели пленников. Что не утащили, сожгли. Потеряли мертвыми сто семьдесят четыре человека, шестьдесят шесть – тяжелоранеными.
Битва продолжилась на следующий день. Димитрий потерял полторы тысячи воинов. Полегли знатные ляхи Угорский и Мазовецкий.
Брат изменника и переметчика Данило Селевин сказал:
– Смертью заглажу бесчестие нашего рода.
Выскакал один на отряд атамана Чики. Саблею изрубил троих. Смертельно раненый четвертым, нашел силы повалить и его мертвым.
Иноки везде были впереди. Монастырский служка Меркурий Айгустов первым достиг вражеских бойниц и был застрелен из ружья польским пушкарем. Но сподвижники Меркурия немедля отсекли литвину голову.