Дипломат

Олдридж Джеймс

– В Иране, во всяком случае, не знал, – ответил он.

– И здесь не узнаете, – сказала она. – Такие люди, как я и еще другие, наговорят вам всякой всячины, но если у вас есть здравый смысл, вы никого не станете слушать. Мы здесь ведем такую нелепую жизнь, что постоянно злимся, а вы нас не слушайте, и тогда, быть может, вам здесь понравится.

– А вам здесь нравится? – Он смотрел на ее поблескивающие серьги.

– Я бы вам сказала, что нет, не нравится, – ответила она спокойно, – но я не люблю жаловаться на свою судьбу. Предполагается, что мы страдаем оттого, что отрезаны от русских. Мы всегда очень трогательно говорим о таких вещах. Если вы были в Каире или в других наших посольствах, вы, вероятно, видели, много ли мы общаемся с местным населением. Я не думаю, чтобы это было так уж важно, общаемся мы с местными жителями или нет, но вряд ли стоит кричать о какой-то нашей особенной изоляции здесь. Виноваты в этом главным образом наши английские нравы и мы так же сторонимся русских, как и они нас. Итак, вы видите, это заколдованный круг. Может быть, Россия для большинства слишком твердый орешек.

– А для вас? – Мак-Грегору самому понравился его вопрос.

– Это мне поделом, – сказала она небрежно и сжала его локоть. Мак-Грегор понял, что она над собой смеется. – Я ничуть не умнее других и тоже никогда не могу понять, почему русские поступают именно так, а не иначе. Мы поступаем глупо, потому что невежественны, и здесь можно винить в этом русских, а в других странах мы даже не замечаем своего невежества.

Это было так верно и так язвительно, что Мак-Грегор засмеялся. Когда они очутились под одним из желтых фонарей, освещавших мост, он повернул голову, потому что ему захотелось получше рассмотреть Кэтрин Клайв. Повидимому, и ей захотелось взглянуть на него, глаза их на миг встретились, и тотчас же оба отвернулись. В этот короткий миг Мак-Грегор смотрел на нее, как мог бы иностранец смотреть на английскую девушку, такими типично английскими показались ему нежные, точеные черты ее лица, прямой тонкий нос, слегка выступающие скулы. Рот у нее тоже был английский, широкий и прямой, совсем не похожий на маленькие пухлые рты персиянок.

– Вот подымемся в гору и выйдем на Красную площадь, – сказала она, когда они переходили мостовую. – Это единственная площадь в Москве, которая вам понравится, потому что она не такая голая, как остальные. Они все были бы очень красивые, если бы посадить хоть немного деревьев.

– А мне нравятся такие просторы.

– Разонравятся, когда поживете тут немного.

Она сказала это так убежденно, что он не стал спорить.

– Вы, должно быть, никого не знаете в Москве? – спросила она. Они перешагнули через незаделанную трубу и пошли по тротуару.

– Нет, – ответил он, – но я ищу одного человека.

Они опять шли в ногу. – А вы знаете, где он живет?

– Я ничего о нем не знаю, – сказал Мак-Грегор, – кроме того, что он, вероятно, работает в одном из институтов.

– А как его зовут!

– Профессор Онегин. – Мак-Грегор посмотрел на витые купола Василия Блаженного. – Он геолог, точнее – петрограф, специалист по осадочным отложениям.

Она спросила со сдержанным, но живым интересом: – Зачем он вам?

– Мне надо поговорить с ним, – сказал Мак-Грегор, – а может быть, и поспорить.

– Вот как? О чем?

Они уже дошли до середины Красной площади, и хотя освещение было слабое, Мак-Грегор видел ее всю, до самой кремлевской стены. Большие часы на Спасской башне показывали почти девять, и Мак-Грегор подумал: будут ли они бить? – Профессор Онегин не согласен с тем, что я написал о скалах Керманшаха, – сказал он и добавил в виде пояснения: – Керманшах – это провинция на северо-западе Ирана.

– О чем же вы могли там поспорить? Как вы туда попали? – спросила она, и Мак-Грегору тоже показалось, что Керманшах – это где-то очень далеко.

– Я бывал там несколько раз, – сказал он. – Мы с отцом ездили по южной части Керманшаха и собирали образцы горных пород. Я и диссертацию писал о морских микроископаемых Керманшаха.

Казалось бы, все ясно, но Кэтрин Клайв не удовольствовалась этим объяснением. – А что вы писали? Доказывали, что там есть нефть?

– Не совсем, – ответил он. – Я пытался доказать, что, изучая расположение и скопление морских ископаемых, можно определить глубину моря и температуру воды в любой геологический период.

– А на что это нужно – знать глубину морей, которые уже давно превратились в сушу?

Милиционер свистнул и сказал им, чтобы они не ходили по мостовой. Он провожал их глазами, пока они не вернулись на тротуар.

– Определив особенности когда-то существовавшей воды, сказал Мак-Грегор, – можно многое узнать о том, как впоследствии образовалась суша, ее строение, ее возраст. В геологии так много основано на предположениях и догадках, что любое усовершенствование методов, при помощи которых мы изучаем прошлое земли, может содействовать нашим изысканиям.

– А что говорит профессор Онегин?

Настойчивые вопросы Кэтрин вызывали не столько досаду, сколько любопытство Мак-Грегора, и он начал терпеливо объяснять: – Мой спор с профессором Онегиным начался, когда я поступил в Англо-Иранскую компанию. Иранское правительство еще до войны заложило буровую скважину на плато Хуш, возле самой границы английской концессии в Керманшахе. Я так и не понял, почему иранцы начали там бурить: сами они мало занимались разведкой нефти. Вероятно, рассчитывали заинтересовать американцев. Как бы то ни было, они заложили пробную скважину на Хуше; но потом бурение приостановили, потому что иранский геолог дал заключение, что нефтеносный пласт уже пройден и что нефти там нет. Я тогда был на промыслах в Южном Иране, и хотя эта скважина была не наша, мы раздобыли все отчеты и пробы. Меня интересовало все, что шло из Керманшаха, поэтому я очень внимательно прочел все материалы, и мне показалось, что заключение геолога неправильно. Потом мне удалось самому попасть в Керманшах. На основании отчетов палеонтологов и моих собственных наблюдений я решил, что нефтеносный пласт вовсе не был пройден.

– Замечательно, – сказала она.

– Я, конечно, был слишком самоуверен и действовал слишком поспешно; я написал работу о нефтеносных пластах на Хуше. Один из моих друзей представил ее в геологическое общество для «Е. В.».

Она вопросительно посмотрела на него.

– Для напечатания в «Ежеквартальном вестнике Лондонского геологического общества», – пояснил он. – Я очень удивился, когда узнал, что работу напечатали, а после мне было неловко, потому что иранские геологи опубликовали свои соображения в том же журнале. А потом спор прекратился, потому что началась война.

– А что же Онегин? – спросила она настойчиво и нетерпеливо.

– Несколько месяцев назад мне показали русский геологический журнал, в котором профессор Онегин ссылается на мою статью и опровергает мои выводы. Он читал иранские отчеты о скважине и пришел к выводу, что я ошибся, а заключение геологов правильно.

– Это и есть ваш спор?

Он кивнул. – Это и есть наш спор.

– А причем тут ваши микроископаемые?

– В них-то вся загвоздка, – сказал он. – Понимаете, все дело в конечном счете сводится к спору о том, какого происхождения определенные горные породы – глубоководного или мелководного. Геологи говорят – мелководного. А я, как микропалеонтолог, считаю их глубоководными. Профессор Онегин – петрограф, специалист по горным образованиям, и он поддерживает мнение геологов.