Дивизион
Шрифт:
Дневальными или в наряд по кухне обычно заступали молодые. Для старослужащего наряд по кухне мог бы быть видом наказания, и почти всегда рядом с ним в таком наряде оказывался один молодой солдат. Кому работать, мыть посуду и полы, убирать помещение, подметать плац, было ясно с самого начала. В караульном наряде, наоборот, «старики» оказывались чаще. Если все трое были «стариками», то смена проводилась как положено. Если один из солдат оказывался молодым, делали так, чтобы нагрузить его максимально, а самим больше отдыхать. А если двое против одного старослужащего оказывались в карауле, то «старик» всю ночь спокойно спал, в их случае этим счастливчиком как раз и был Батизату. Если же в карауле все оказывались
В следующий раз Азизов оказался в карауле опять с одним молодым солдатом и одним старослужащим. В этот раз он простоял всю ночь на пропускном пункте. Простоял, потому что маленькая комнатушка не обогревалась, и сидеть было холодно. Хотелось согреться, прилечь или хотя бы присесть, только ничего из этого он не мог осуществить здесь. Всю ночь он дремал стоя и видел сны, которые были похожи на бред. Это происходило на грани нестерпимого состояния, когда Азизов, с одной стороны, замерзал, с другой стороны, уставал от бесконечного стояния на ногах. Он будто куда-то уходил от этой невыносимости, будто переставал существовать и в это время проваливался куда-то и оказывался среди людей. Это были знакомые из дивизиона, и из старой жизни. Вместе они что-то обсуждали, спорили, доказывали, он отвечал на их вопросы, они на его. А через какое-то время он опять возвращался обратно в пропускной пункт, пока вновь, едва не потеряв сознание, не проваливался в ту же пропасть.
Комбат продолжал мучить Азизова. Он строго и безжалостно наказывал молодого солдата за каждое нарушение. Только это ничего не меняло. Азизов допускал все больше оплошностей, нарушал все чаще устав, выводя этим комбата из себя.
– Ты домой никогда не поедешь, Азизов! Я же тебя замучу здесь, если не будешь нормально служить!.. Я сгною тебя здесь! – часто кричал теперь Звягинцев.
Такие слова еще больше огорчали Азизова. Как будто тем самым у него отнималась последняя надежда, надежда на то, что он когда-нибудь может покинуть этот проклятый дивизион и вообще армию. И тоска еще сильнее охватывала его душу. Безнадежность, безысходность выбивали и так шатающуюся почву из-под его ног. Но как бы молодой солдат ни старался, найти общий язык с комбатом ему не удавалось. Комбат придумал даже теперь особое наказание для него. По ночам он должен был часто копать яму, как говорил сам комбат, «два метра в ширину, два метра в длину и два метра в глубину» во дворе дивизиона или на позиции, вроде для закапывания мусора. За одну ночь Азизов не успевал, конечно, сделать это, но он не имел права идти спать раньше двух часов. А следить за этим комбат поручал дежурному офицеру. Это было еще более изнурительно и осложняло жизнь замученного юноши еще больше, но все равно он не исправлялся, как хотелось бы капитану.
А однажды дошло даже до скандала. Когда он находился в наряде по кухне, комбат вызвал его в класс, где проводил занятия со свободными на тот момент от нарядов солдатами своей батареи. Комбат собирался сообщать что-то важное, и поэтому хотел, чтобы и Азизов там присутствовал. Когда закончились занятия, капитан вдруг остановил Азизова:
– Почему у тебя синяк под глазом, Азизов?
Солдат ничего не ответил и хотел уйти. Капитан разозлился:
– Куда ты уходишь? Отвечай, когда комбат тебя спрашивает!
Азизов что-то хотел сказать, но не мог. В наряде он в тот день находился вместе с Касымовым, который накануне опять сильно его избил. Только Азизов ничего об этом говорить не собирался. Комбат заорал:
– Кто тебя ударил?! Отвечай!
Азизов молчал. Комбат взбесился:
– Я все равно заставлю тебя сказать. Думаешь, сумеешь скрыть это от меня?
– Я упал…- тихо и неуверенно сказал Азизов.
–
– В туалете.
Комбат опять разозлился:
– Думаете, я Вам поверю, товарищ солдат? Упал в туалете… Нет, я все выясню, и очень скоро.
Комбат взял его с собой в кабинет замполита. Замполит, как всегда, сидя в кабинете, что-то писал.
– Товарищ майор, – сказал Звягинцев, войдя в кабинет, – рядовой Азизов избит сослуживцами. Нужно выяснить: кто его избил. – Видите, товарищ майор, синяк у него под глазом. Сколько ни спрашиваю, говорит – «упал».
– Так все говорят, – сказал замполит.
Замполит внимательно посмотрел на Азизова, на весь его вид, испачканную жиром от посуды одежду, разные старые сапоги, грязное, грустное лицо с синяками — старыми и новыми. Прав был комбат, под глазом синяк казался совсем свежим.
– И кто Вас ударил, Азизов? — Азизов опять ответил, что упал. Капитан тут вышел из себя:
– Как это упал? Ты за кого нас принимаешь? Ты несколько месяцев в армии, а у меня годы службы за спиной. Скажи, кто тебя ударил?
– Никто, я упал, – ответил солдат также тихо, но решительно. Комбат опять не выдержал:
– Вы что, товарищ солдат, издеваетесь над нами, что ли?
Капитан стал теперь пунцовым от гнева и, казалось, готов был разорвать Азизова на куски. Приближаясь к своему подчиненному, он заорал:
– У капитана Звягинцева самый тяжелый кулак в дивизионе. Если ударю я, тебе будет совсем худо. Кто Вас ударил, товарищ солдат, спрашиваю еще раз!
– Никто, сам упал, – опять ответил Азизов.
Комбат ударил его кулаком в живот, но не попал в солнечное сплетение, как это каждый раз мастерски делал Касымов. Но все равно удар был очень сильный, и Азизов закричал от боли. После этого комбат задал Азизову еще несколько раз тот же самый вопрос, а самый гонимый солдат дивизиона каждый раз отвечал, что упал. Замполит все это время спокойно следил за происходящим, не вмешиваясь.
Звягинцев наконец-то решил отпустить солдата и приказал ему идти обратно в кухню. Азизов ушел из кабинета замполита с тяжелым чувством. С другой стороны, он был доволен собой, потому что ему удалось устоять перед давлением комбата и замполита и не предать никого. Он вернулся в посудомойку и приступил к мытью грязной посуды, оставленной им из-за вызова комбата. Пока он мыл посуду, к нему подошел Таджиев и справился о его делах, был как никогда приветлив, демонстрировал сочувствие.
– Что тебя избивают часто, да? – спросил Таджиев.
Азизов поднял на него свои грустные, задумчивые глаза. «И чего бы это вдруг?», – подумал он. Раньше такого обращения со стороны этого дагестанца он не видел. К чему бы это? Таджиев был тихим человеком, мало с кем общался, и никогда никто не видел, чтобы он на кого-то поднял руку. Однако особой симпатии к нему Азизов не испытывал. А в этот раз был удивлен его поведением и оставил его вопрос без ответа, продолжая мыть посуду. Таджиев ушел, и через несколько минут Азизов, выходя из посудомойки, увидел Касымова, направляющегося в кабинет замполита. Неужели они догадались, что именно Касымов его избил? А может, это просто случайность? А если догадались? Азизову опять стало плохо. Но он все равно скажет, что не называл его имени, несмотря на долгий допрос с пристрастием. Собственное поведение казалось ему теперь героическим: он не предал того, кто его избивал. А ведь мог бы. И не одного Касымова, а всех остальных тоже. Что тогда стало бы со старослужащими, которые готовились к увольнению. Они, может, тогда действительно не увидели бы больше родной дом. Ведь за такие действия их и вправду могли в тюрьму посадить. Через несколько минут Касымов вернулся обратно на кухню и позвал Азизова вовнутрь. Там оказался еще Батизату, который первым бросился на молодого солдата: