Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
31 мая огромная сила в четыре полка подошла к Торжку. Был сухой ветреный день. Накануне служили водосвятный молебен по всем церквам, опасаясь вновь засухи, и вот с ночи задул упорный ветер со стороны солнцепада — из гнилого угла — значит, быть дождю, только бы нашла туча. Но туча пришла с полдневной стороны, и грозила эта южная сторона большим суховеем...
Михаил Тверской похватал у города земледельцев, но не пленил, не убил, а послал в город и велел сказать воеводе, чтобы тот выехал к нему в стан.
Никто не выехал.
Михаил послал своих послов и велел сказать им слово своё к воеводе и ко всем новоторжцам, что он-де не держит большого зла на них, но велит выдать тех, кто бил и грабил тверских людей. Послы вернулись ни с чем, а на стене объявился воевода Александр и потребовал подъехать на разговор самого Михаила Тверского.
Это было неслыханно: новгородский воеводишко вызывает под гнилую деревянную стену великого князя Тверского. Михаил походил по просторному, пустому шатру (он не думал надолго останавливаться в нём), потом позвал племянника и послал его под стены Торжка.
— Скажи, Митька, этим новгородским толстосумам, чтобы выдали... Нет! Пусть горожане выдадут мне новгородцев, понеже смерть людей наших новгородское дело.
— А коль не выдадут?
— Торжок на щит возьму!
Победитель Кистмы взял двух конных стремянных — по левую руку слуга, по правую слуга — и подъехал под стену Торжка. Кричать долго не пришлось: за полем следили, и вот уж снова с застенного помоста-раската послышался голос воеводы новгородского:
— Чего наехал?
— А ничего — вот чего! Подай сюда князя, не то — посадника какого ни есть!
— Изыди, оплёвок тверской!
— Пузо новгородское! Не заслонить тебе Торжка окаянного!
— А тебе, козёл тверской, не сносить башки!
— Блевотина пятиконецка! Неурядица вечевая!
— Рванина тверская! Приступи до меня — я те кусок кину, хоть хлеба отведаешь перед смертью!
— Приступлю — порушу тя, вонищу рыбью!
— Причащался ля ноне? — всё повышая и повышая до крика голос, спрашивал со стены воевода Александр: заметил, что внизу слушают его жители, уже не раз а глаза называвшие его спасителем.
— Не сотонинска то забота!
— Тогда окстись пред смертью!
— Не визжи, веприна супоросна! Выходи в поле, коль смел!
— А я тя и тут!..
Воевода взял из рук сотника лук, выдернул стрелу из колчана и, не целясь, высвистнул стрелу. Митька заранее сжался, подняв щит перед собой, и тотчас почувствовал резкий глухой удар — стрела рассекла кожу шита и почти проклюнула деревянную пластину.
— Ну, погоди! — только и выкрикнул Митька, пока разворачивал коня, и прикрыл спину щитом.
Вслед неслась уже непристойная ругань и несколько стрел жарко прошипели с левого и правого бока.
Михаил Тверской всё видел и почти слышал — так близко был поставлен к стенам его шатёр, но всё же для порядку спросил племянника:
— Ну, чего привёз?
— Новгородский воевода все дела вершит!
— А князь?
— За стену канул!
— Чего он те изрёк?
— Матерно изглаголал!
Михаил Тверской окинул воевод своих неистовым взором:
— Торжок — на щит! Трубите!
При первых же звуках труб на стены Торжка высыпали защитники, новгородцы и свои, новоторжцы. Появился и воевода. Ему, пережившему не раз гнев и на смешки князя Тверского, было в тот день не до веселья. Велика сила в новгородском полку, хороша в Торжке крепость-детинец, но сила Твери, кажись, больше.
А за дубравой, что зеленела выше по Тверце, не умолкали трубы. К шатру князя Тверского — к жёлтому стогу шёлка, шитого алыми маками, — придвинулся конный полк.
— Что делать станем? — спросил Степан Оглобля воеводу.
— Не дам Торжок в обиду!
— Созову город на стены да врата затворим крепче...
— Отвори, Степан, врата! Поведу полк свой в поле, дабы не причинять худа Торжку. Выйду с полком и поражу их с божией помощью!
— Достанет ли силы, Олександр Абакумович?
— Достанет, Оглобля! Доводилось мне аж немцев бивать, а те от пяты до маковки в железах. Воевода в последний раз глянул со стены на полк тверичан, уже развернувшийся и заслонивший шатёр тверского повелителя, почуял, что сила там больше, но не дрогнул и бровью — решительно кинулся к лестнице и вниз.
— Оглобля! Чего на баб воззрился? Всем на коней! Рраствори ворота-а-а!
Илюха Баев мигом накинул на рожон копья две верёвочные петли, что были продеты в полотнище, и хоругвь с образом богородицы, шитая золотой канителью, взметнулась над рядами. К воеводе с правой руки подъехал сотник Травин, слева подправил коня каменщик Неревского конца Никита, севший за сотника. Илюха Баев размахивал стягом, овевая начальство, себя и Оглоблю волнами прохлады: солнце было высоко, оно прокалило латы воинов, и жар, которым пылали они, смешивался с душным теплом конских крупов, запахом сыромятной упряжи, кожаных щитов, крытых слоями толстой бычьей кожи.
— Шире ворота! Оглобля... режь! Пронзительный, подкашивающий свист Оглобли был последней командой. Полк ринулся из ворот на конные ряды тверитян, ещё не совсем готовых к бою. Ещё конники искали свои места в спутавшихся рядах сотен, ещё знамя не успело взметнуться у шатра великого князя Тверского, а новгородская конница уже рубила первые ряды. Удар был силён, плотен в своей нечаянности. Хоть племянник Митька и вызывал новгородцев в чистое поле, но никто не думал, что те полезут на рожон. А они полезли и уже вырубили передовые ряды тверитян. Крики, лязг железа, стоны и ржанье раненых коней наполнили всё пространство от Торжка до дубравы, покрыли звон колоколов во всех церквах Торжка и двух его монастырях.