Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
Бесстрашный и всесильный Мамай бил великого кама, страшного и неприкосновенного, бил жестоко и долго.
Шамана, обещавшего великому Мамаю безоблачную и счастливую жизнь, похожую на нынешний солнечный день, подвело затмение.
На аллее и по всему саду кашики ловили друг друга, прятали краденое. Ворота были отворены, стража разбежалась, и Дмитрий с Бренком одни выехали на улицы Сарая.
— Надобно заказать владыке молебен, — промолвил князь.
— Да баню истопить! — добавил Бренок.
21
Только
Накануне охоты Мамай прислал тысячника, и тот передал, что местом встречи охотников будет берег реки Итиль с полдневной стороны Сарая.
Дмитрий взял с собой Бренка, Капустина и Монастырёва. Князь Андрей не любил охоту с соколами и потому оставлен был досыпать. За ворота выехали и сразу заминка: возвращался из Сарая, от мастеровых людей, с коими дружбу завёл, Елизар Серебряник. Слуга он был справный, ни разу не вернулся пьян или пуст, всегда что-нибудь да узнавал. Особенно густые потекли слухи, когда вошёл он в линейные дворы, работавшие на хана.
— Чего несёшь, Елизаре? — спросил Дмитрий слугу. Тот поклонился обнажённой головой, строго оглядел высоких слуг Князевых, помялся.
— Отринь сомнение при слугах моих!
Елизар сделал движенье, среднее между кивком и поклоном, и хотел рассказывать, но сам Дмитрий остановил его:
— Поди-ка, коня возьми и поедешь со мною в степь! — повелел он, заботясь о том, чтобы не опоздать в назначенное место: — Дорогой поведаешь.
Елизар выскакал из ворот без седла, охлюпком. Бренок придержал коня, уступил место по правую руку от князя.
Сарай спал. Редко-редко взбрёхивала собака за каменными заборами купеческих дворов.
— Великий княже! — выдохнул Елизар, уравнивая дыханье. — На Руси внове розратие [59] зреет: ныне на базаре русским полоном торговали нехристи!
— Полоном? — изумился Дмитрий и так потянул узду, что конь вскинул голову и поднялся на дыбы. — Откуда?
— Нашей земли люди, с Бежецкого Верху...
— Михаил Тверской?!
— Он, княже, он, богоотступник!
Григорий Капустин скоркнул зубами, но смолчал.
59
Розратие — война.
— Недаром та сотня татарская ускакала на Русь —
— Надо думать, Михаил Тверской тем татарам и продал наших людей.
Дмитрий не ответил. Он унимал в себе яростную волну гнева, рвался всей душой на Русь, дабы рассчитаться с Тверью за все её проделки, и понимал, что раньше осени Орда не отпустит, а Тверь тем и пользуется.
— Ты. Елизаре, сегодня уши востри на Мамая и слуг его...
— Исполню, княже...
— А днями на Русь путь правь. Передашь князю Володимеру Ондреичу все повеления мои, кои разверстаю тебе после охоты нынешней.
Елизар понял, что разговор окончен, и тоже придержал коня, уступая место по чину мечнику Бренку. Всем это приглянулось, ласково посмотрел князь на Елизара.
— Княже! Я худ и рван, ехать ли мне при величии твоём?
— Полно, Елизаре! Ты платьем скуден, да умом обилен! Едем веселей!
Бренок достал из клетки сокола и посадил его на перчатку. Это был третий, самый лучший сокол, которого он взял на молодом крыле, сам выучил и возрастил. Как рачительный хозяин, не мог он отдать последнее, хоть Дмитрий и метил отвезти в ханов дворец всех трёх соколов.
— Путцы-то пристегни, — заметил Дмитрий ревниво, уже разгораясь жаждой охоты.
— Успе-ею, — нараспев ответил Бренок, но ремешки на перчатке всё же подтянул.
— Сокол-то не подведёт?
— Такого, княже, не будет: мой сокол!
Мамай уже ждал. В неприглядном сером халате, сутулый и ещё более угрюмый, сидел он на косматом коньке в окружении слуг, среди которых горой возвышался Темир-мурза. Странны и непонятны были приветствия: Дмитрий слегка поклонился, Мамай — хмыкнул и оскалился. Увидав сокола на перчатке Бренка, удивлённо хмыкнул ещё раз, повернулся и поехал берегом реки.
Уже светало понемногу. Степь слева лежала бурым выжженным щитом, голым и тоскливым, но далеко впереди, в низине, зеленел невысокий лесок, там, верно, было сыро и нынче должна была водиться дичь. На подъезде к леску Мамай оживился, потребовал себе рукавицу и сокола. Покричал что-то, из чего было понятно, что надобно всем разъезжаться цепью и издали нагонять зверей на него и московского князя. Слуги Мамая поскакали направо, московиты пошли влево и огибали лесок по большой дуге.
Вскоре из кустарника вырвался заяц. Дмитрий, ещё не видя его, но угадывая по крикам гонщиков, подкинул птицу, и она тотчас на первом же круге заметила добычу. Резкий бросок к земле, и вот уже слышно издали, как заверещал заяц, пискнул и умолк.
— Добрый сокол! — оскалился Мамай.
На опушке полыхнула лисица. Мамай обернулся к слуге и велел запустить орла. С головы громадной птицы сорвали колпак, и она заклекотала. Слуга подбросил орла, и тот лениво стал набирать высоту, гордый своим величием и силой. Дмитрий подбросил сокола, и тот стал стремительно набирать высоту, но как бы на полпути он быстро развернулся и ринулся на рыжий факел лисьего хвоста.
Мамай кричал на орла, махал руками, велел слуге выбросить одного за другим сразу двух соколов, слуга возражал что-то, и в воздух поднялся лишь один сокол из даренных Дмитрием.