Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
Прежние ханы за такие чёрные вести убивали гонца на месте, но Мамай был доволен. Он приказал принести саблю в золочёных ножнах и протянул саблю сотнику, на удивление всему курултаю.
— Как тебя зовут? — спросил Мамай.
— Сотник Гаюк, великий хан!
— Тысячник Гаюк! — воскликнул Мамай, и дворец, на ступенях которого стоял Гаюк, ответил восторженным гулом. — Вернись к остаткам убегающего войска, прими команду над ним и скажи всем: это поражение — сигнал к великому походу! Дайте тысячнику Гаюку моего любимого каракумыса!
4
Под утро вернулся бронник Лагута, отыскал Елизара в той приречной лощине, где он оставил его ещё в разгаре сраженья.
— Жив ли, Елизаре?
— А-а... Пришёл...
Лагута задрал ему рубаху на вспухшем, почерневшем боку, стал менять холстину. Велел молчать, а сам разговорился:
— Мы за ними бежали аж в сутеми. Мно-ого побили! Коли б ране началось, всех побили б, а так утекли в степь — догони-ко, поди! А добрища-то на том берегу! Я телегу с шатрецом пригнал, а в телеге-то — баба! Робята переяславские отнять бабу-то хотели, куды тебе, рекут, отдай, мол нам, а я им — нет! У меня до баб татарских есть один охотник. Вот токмо пообмочься тебе — поглядишь.
Елизар слабо улыбался на его слова. Он страдал от удара копьём, оно прошло вскользь по правому боку, отскочив от лёгкого калангаря, но жалом своим, рожном, ухватило мясо... Всю ночь он метался, грезился приступ татар. Те кинулись после переправы на головной полк, где во втором ряду стоял он, Елизар. Наткнувшись на копья русских, растерявшись оттого, что русские не побежали, татары отпрянули и стали нещадно палить из луков, а сами растекались вдоль реки, пытаясь обойти правое крыло, где командовал ближний воевода Тимофей Вельяминов с Андреем Полоцким, и левое, где стоял Даниил Пронский. В головном полку был сам великий князь, и Елизару был слышен его го-лось за спиной, совсем близко. Он не понимал, почему князь дал татарам переправиться почти всем, однако потом стало ясно... Лучный бой был выгоден врагу, и тут великий князь приказал ударить навстречу всеми силами, И ударили. И сшиблись. И пошла рубка... Вот кабы не это копьё...
— Я его топором упредил — плечо порушил! — говорил с жаром Лагута. Ежели желаешь, найду его. Жив был, да, видать, конями затоптали. Найти?
— Невидаль! Не на-адо...
— Я жалеза сейчас насобирал мешков шесть, ей-богу! Вот токмо не увезти всё-то на единой подводе: ты, татарка, жалезо...
— Туман вельми плотен... Не нападут?
— Кому нападать-то? Мала толика утекла в степь, а так все порублены да побиты! Лежи покойно... Больно? Ну, лежи!
— Водицы бы испить...
— От незадача! Ну, лежи, я подале отойду: вода красна в Воже, трупье плават. Так и плават, на всяк шаг по два да по три... О, господи! Я шлемом зачерпну...
К ночи остановили погоню: темнота и обычай татарских воинов на скаку отстреливаться своими страшными, рубящими кольчугу стрелами были просто не на руку русским. Дмитрий велел свежим конным полкам всю ночь продвигаться шагом, покормить немного коней, а поутру настигнуть отступавшего врага и напасть на него ещё раз. Вторая половина воинов, в основном сильно пострадавший, головной полк самого Дмитрия и два полка поменьше — тысячи по три воинов — Монастырёва и Кусакова, вернулись на левый берег Вожи и стали на костях.
— Княже! Монастырёва несут! — воскликнул Бренок, ещё потемну войдя в шатёр великого князя.
Дмитрий прилёг не раздеваясь, рассердившись на покладника Уду, пытавшегося снять с него хотя бы доспехи, и теперь медленно поднялся, постукивая латами. Зажёг свечу от трута и перекрестился. Он помнил, как в тот тяжкий час, когда татары стали расстреливать русских из луков в три ступени — пригнувшись в седле, второй ряд — сидя прямо, третий — привстав в стременах — они осыпали стрелами стоявших неподвижно воев, сотнями вырывая их из рядов головного полка, когда Дмитрий велел наступать на врага и головной полк ударил в лицо, когда всё перемешалось на берегу Вожи и невозможно было понять и предугадать, чем всё кончится, тут-то и налетели Монастырёв с другом Кусаковым, не сговариваясь и не ожидая великокняжеского повеления, сразу двумя запасными полками. Лучше нельзя было придумать: полк Монастырёва кинулся в промежуток между головным полком Дмитрия и правым крылом окольничего Тимофея и Пронского, а Кусаков бросил свой полк меж левым крылом и головным полком. Эти два кинжальных удара в помощь большому полку спутали ещё раз замысел Бегича, вовсе не ожидавшего встречных ударов Дмитрия. Полк Монастырёва глубоко, почти до воды, прорвал ряды Бегичева войска и первый учинил там смуту. Когда Дмитрий ворвался со своими стремянными ратниками в гущу татар, враг дрогнул и начал сопротивляться уже из последних сил... И вот, несут Монастырёва... Кусаков был убит у Дмитрия на глазах — стрелой в лицо.
— Роют ли скудельницы? — спросил Дмитрий Бренка.
— Готова одна. Ещё роют, княже... А Митю — тоже?..
— Монастырёва Митрея — царствие ему небесное! — положить во гроб и немедля везти на Москву. Такоже и Назара Даниловича Кусакова, царствие ему небесное...
Дмитрий вышел из шатра. Перед ним проступало в рассветном сумраке укутанное плотным августовским туманом поле боя. Река была близко, но её ещё не было видно. Там, внизу, у самой воды, влево и вправо по берегу, светились огни. Слышались стоны раненых, скрип обозных телег, на которые укладывали их и отвозили к Коломне. Пахло свежеразрытой землёй... В соседнем шатре тихо пробовал голос теремной дьякон Нестор, готовясь к панихиде.
— Княже! — подлетел молодой ратник, возбуждённый первой, видимо, битвой в своей жизни. — Вели слово молвить, княже!
Дмитрий кивнул.
— Окольничий Тимофей Васильевич велел сказать: убитых у нас покуда четыре тыщи семьсот и восемнадцать! Токмо!
— А у ворога?
— А у ворога — за сорок тыщ! На сим бреге токмо! Дмитрий снял шлем и широко перекрестился на чуть проступившее на востоке светлое пятно.
— Чей ты, отроче?
— Пастух Андроньева монастыря, княже!
— На коне?
— А вон-а стоит!
В стороне от шатра стоял стреноженный конь татарских кровей, низкоросл и космат. Юноша захватил его в бою, а бился, видимо, в пешем строю. Но как одет! Одна кольчужка под длинной, ниже колен, рубахой да бараний кожушок. На голове кожаная стёганая шапка с поддёвкой — и всё... Зато уже успел подобрать отменную татарскую саблю и короткое копьё — сулицу. "Хоть бы шлем подобрал..." — подумал Дмитрий и велел юному воину скакать к Вельяминову с наказом: впереди обоза везти убиенных Монастырёва и Кусакова и положить в Симоновом монастыре, в церкви, на три ночи.
Вскоре рассвело, и Дмитрий пошёл к скудельницам на панихиду. Вниманье его привлекла возня у реки, уже открывшейся из тумана. Оттуда скакал весь мокрый Квашня и орал, не щадя покоя мёртвых:
— Княже! Попа повязали на том берегу! Подвели попа.
Вмиг набежало воев сотни две.
— Кто таков? — строго спросил Дмитрий. — Не из Сарая?
Маленький, тёмный лицом и глазами попик замялся.
— Да то — Жмых, княже! Это Жмых! Московской сотни горшечников человек! — сунулся в круг Лагута.