Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
Дмитрий хотел перешагнуть через павшего на землю Капустина, но такую гору не перешагнёшь, и он в растерянности пнул его ногой.
— Поди прочь, дабы очи мои тя не зрели! — вдруг воскликнул Дмитрий, теряя самообладание. — А вы чего выстоялись, взоры утупя? — повернулся он к толпе ближних бояр. — Кто тут на руку скор? Кто из вас, из бояр, готов показать службу свою? Кто покажет службу сию — даю все деревни Ванькины, все сёла со присёлками, кои поял я за собой. Кто? Молчите, воды в рот набравши! Крови страшитеся? Ручки измарать страшитеся? А кто из вас, из бояр, али из ваших отцов тысяцкого Алексея Хвоста умертвил? Кто решился на то во мраке рассветном
Но тут Дмитрий понял, что сказал лишнее: Боголюбского кровь пролилась за кровь отца и сына Кучки [79] ... И, вспомнив это, пригасил великий князь взор свой и тяжело приблизился к коню. Отстранил было подуздного и хотел молодцевато вскочить в седло, но почувствовал слабость. Стремянной гридник ловко поставил оковренный приступ, и Дмитрий, едва ли не впервые, не пренебрёг им, а ступил на него, вдел ногу в стремя и медленно сел в седло. Бояре кинулись было к своим коням, но Дмитрий строго остановил:
79
...Боголюбского кровь пролилась за кровь отца и сына Кучки... — Великий князь суздальский и владимирский Андрей Боголюбский был убит 28 июня 1174 г. в результате заговора своих бояр, возглавляемого его шурином Екимом Кучковым, мстившим князю за казнь своего брата.
— Чего бородами затрясли? Бежите — седые власы, будто перо куриное, трясёте на стороны, а чтобы совет великому князю дать — нету вас! Где найти мастера заплечных дел?
В растворенных воротах, чуть поодаль от всех остальных, стоял князь Серпуховской. С помощью слуги он сел на своего вороного коня и подъехал к великому князю, ибо пешком подходить было бы зазорно.
— Брате! Не утруждай себя сим поиском. Нету заплечных дел мастеров на Москве, чем и славен град наш! — сказал Владимир Андреевич и замолк. Послышался гул одобрения. — Повеление же твоё — казнить Ваньку Вельяминова исчолнит злокозник, Ванькин пособник — Жмых, ныне пребывающий в башне у бояр Беклемишевых!
— Истинно!
— Истинно так!
— Мудро изрёк Володи мер Ондреич!
Дмитрий и сам, под шум боярских голосов, готов был обнять брата, но сдержался, лишь кивнул. Он увидел, как Григорий Капустин вихрем сорвался с места, подбежал к полку гридни и с первого же коня смахнул седока, как муху с седла. Сам вскочил и, пастясь улыбкой во всё лицо, погнал серого в яблоках жеребца через ворота, через соборную площадь, прямо ко двору Беклемишевых. Дмитрий тоже был рад за него и, повеселев, велел выезжать со двора.
Ивану не лежалось на телеге. Он, увязанный, будто куль, толстой верёвкой, силился сесть, и это ему удавалось, если телегу качало не шибко, и тогда всем становилось видно его бледное, ставшее неожиданно красивым лицо. Его не портили даже узко посаженные глаза, а волосы, вымытые накануне в бане Беклемишевых, куда водили Ваньку под стражей, рассыпались на щёки лёгким ленком и подымались, и пряли по ветру. Чистая рубаха, вышитая матерью, боярыней Марьей, была надета утром перед причастьем. Из шитого шёлком ворота белела гордая шея, гладкая, юная...
— Эва голову-то воздымает, — ворчали ближние бояре, будто ненароком косясь
— Истинно! Ишь уста-те кривит!
— Криворотой себе на уме!
— Надо бы: великого князя в Орде приторговал!
— Эва, эва! Брови-те возвёл горе!
— Молиться хочет! Руки развяжите!
— Как дьявола ни крести, он всё кричит: пусти!
За телегой вольно шёл Жмых. Он смотрел по сторонам, и на лице его, исстёганном кнутом Капустина, не было ни смятения, ни жалости к Ваньке. Этот отсечёт голову, не дрогнет...
Впереди шёл лёгкой рысью полк пасынков. За ним — телега с Ванькой Вельяминовым. За телегой — полусотня гридников, потом — великий князь с боярами, а следом, то напирая, то придерживая удила, резвился стремянной полк великого князя, красуясь дородством и блеском упряжи.
А кругом валил народ. Плотные серые толпы мальчишек в старых зипунах, во рвани шапок песком пересыпали слева и справа. Поддаваясь общему движенью, спешили неторопливые обычно кузнецы, кожемяки, горшечники, плотники, мастера каменного строения, дегтяри, дровосеки... Особо держалась, не смешиваясь даже в общей толпе, дворня разных бояр. Челядь... В чёрных сотнях были повольней на слово. Они кричали без большой оглядки на бояр и великого князя:
— И чего не хватало Ваньке? Жил бы!
— Не нам попа каять, на то есть другой поп!
— Пришёл кончик, сердешному! Думано ли?
— Судила судьба киселём заговеться!
— Небывало дело: прилюдно живота избыть!
— Вот судьба: ныне губы в мёду, а наутрее — во гроб тебя кладу!
— Простил бы великий князь — Ванька бы век за него молился!
— Не-е! Тут сошлись, како кистень с обухом!
— Нельзя прощать: зло коренливо!
— А пролита кровь — не во зло?
— Вот то-то и есть: Андрей Боголюбской убил Кучку, и его убили...
— Прикуси язык! Не то в башне Беклемишевых вырвут!
— А у меня их два, языка-то! Един — для господа бога, другой — для дьявола!
— Богат Тимошка — и кила с лукошко!
— Зрите! Едва не пал Ванька!
Телега с Иваном Вельяминовым вытягивалась из рытвины и разворачивалась у широкого старого пня. Все три полка-дружины пошли по кругу, стали оттеснять напиравший народ и с трудом оттоптали свободный пятачок земли, похожий на измятый щит.
— Жмых, развяжи его! — крикнули из дружины гридников. Но Жмых и ухом не повёл. Он выдернул из сена, из-под Ваньки, топор, положил его на плечо и запохаживал у телеги. Никто из больших бояр, как и Дмитрий, не знал порядка этому непривычному делу и потому всё шло комом. Великий князь требовал исполнить его повеление боярам. Те зашушукались и стали выкликать всё того же Григория Капустина. Когда московский богатырь, чуть оробев (не его ли опять заставят голову рубить), приблизился к телеге и сказал Жмыху тихо некие непонятные другим слова, знакомые тому по страшной башне, тот забегал. Зубами вцепился в верёвки и развязал узлы. Огладил Ивана.
— Не робей, я тя не больно...
— Брысь!
Иван Вельяминов поднялся на ноги. Одна упёрлась в грядку телеги. Сено, зелёное, свежее, только-только накошенное на подмосковных лугах, доставало ему колено другой. Он оглядел. Кучково поле и смотрел, казалось, не на народ, не на воинство князево и не на князя, а куда-то дальше, будто что-то вспоминал. Может, и впрямь, вспомнился ему тот день, когда наехал с сотней татар посол Сарыхожа, и он, ещё совсем молодой, скакал рядом с отцом, тысяцким Вельяминовым, потом мчался от воинства за коршуном и подстрелил хищника из лука... Давно было...