Домби и сын
Шрифт:
Завтракъ на другой день былъ почти такой же, какъ вечеромъ во время чая, съ той разницей, что м-съ Пипчинъ кушала булку вмсто поджареннаго хлбца, и казалась еще сердите обыкновеннаго. М-ръ Байтерстонъ читалъ вслухъ родословную изъ книги Бытія, спотыкаясь на собственныхъ именахъ, какъ хромая лошадь на мельниц. Посл этого назидательнаго чтенія маленькую Панки погнали въ ванну, a м-ръ Байтерстонъ долженъ былъ выдержать какую-то особую пытку въ морской вод, откуда онъ вышель посинлый и крайне разслабленный. Павелъ и Флоренса ходили гулять по морскому берегу въ сопровожденіи Виккемъ, которая все это время заливалась горячими слезами и боле, чмъ когда-либо жаловалась на горемычную судьбу. Въ десять часовъ открылось утреннее чтеніе. Относительно воспитанія м-съ Пипчинъ была тхъ мыслей, что дтскій умъ
Такова была ежедневная жизнь въ замк м-съ Пипчинъ. Въ субботу вечеромъ прізжалъ м-ръ Домби, и Флоренса съ Павломъ должны были отправляться къ нему въ гостиницу пить чай. Они оставались y отца все восресенье и обыкновенно вызжали передъ обдомъ гулять. Въ продолженіе этихъ прогулокъ м-ръ Домби, казалось, выросталъ каждую минуту, подобно знаменитымъ непріятелямъ Фальстафа, и вмсто одного джентльмена въ клеенчатомъ картуз, представлялъ своей особой цлую дюжину. Воскресный вечеръ былъ самый скучный вечеръ во всей недл. Злость м-съ Пипчинъ въ это время доходила до остервеннія. Миссъ Панки возвращалась изъ Роттендина отъ своей тетки въ глубокой печали, a мистеръ Байтерстонъ, котораго вс родные были въ Индіи, долженъ былъ во время молитвъ м-съ Пипчинъ неподвижно сидть на одномъ мст со сложенными накрестъ руками, не смя пошевельнуться ни рукой, ни ногой. Эта церемонія до того надола бдному малютк, что однажды въ субботу вечеромъ онъ обратился къ Флоренс съ покорнйшей просьбой, не можетъ ли она указать ему дорогу въ Бенгалію.
Вообще однако-жъ вс были уврены, что м-съ Пипчинъ мастерски обходилась съ дтьми, и въ этомъ мнніи, собственно говоря, преувеличенія не было. Ребенокъ могъ быть рзвъ и живъ, какъ дикая серна; но проживъ два-три мсяца подъ этой гостепріимной кровлей, онъ становился тише воды, ниже травы. Говорили также, что этотъ образъ жизни длаетъ большую честь любящему сердцу м-съ Пипчинъ: она посвятила себя съ полнымъ самоотверженіемъ образованію дтей, и, конечно, эти занятія были самымъ лучшимъ средствомъ противъ глубокой тоски, обуявшей ея душу посл того, какъ м-ръ Пипчинъ сокрушилъ свое сердце о перувіанскіе рудники.
Павелъ сидлъ въ маленькихъ креслахъ подл камина, и по обыкновенію смотрлъ во вс глаза на эту почтенную даму. По-видимому, онъ вовсе на зналъ, что такое скука, если съ такимъ отчаяннымъ вниманіемъ могъ разсматривать м-съ Пипчинъ. Онъ не любилъ и не боялся ея; но ему казалась чрезвычайно замчательною ея физіономія. И вотъ онъ сидлъ, смотрлъ на нее, грлъ руки, и опять смотрлъ на нее, не спуская глазъ до той поры, пока м-съ Пипчинъ, при всей своей храбрости, не приходила въ крайнее замшательство отъ этого взгляда. Однажды, когда они остались одни, м-съ Пипчинъ спросила, о чемъ онъ думаетъ.
— О васъ, — отвчалъ Павелъ безъ малйшаго замшательства.
— Что-жъ ты обо мн думаешь, мой милый? — спросила м-съ Пипчинъ.
— Я думаю, что вы, должно быть, ужъ очень стары, — сказалъ Павелъ, — сколько вамъ лтъ?
— Объ этомъ ты не долженъ спрашивать, — сердито отвчала почтенная дама, озадаченная совершенно неожиданнымъ вопросомъ, — впередъ не смй говорить такихъ вещей.
— Это почему? — спросилъ Павелъ.
— Потому, что это неучтиво, — сказала брюзгливо м-съ Пипчинъ.
— Неучтиво? — повторилъ Павелъ.
— Да, неучтиво.
— A вотъ Виккемъ говоритъ, что неучтиво сть горячіе котлеты и поджареный хлбъ, между тмткакъ другіе дятъ черствыя булки, — отвчалъ Павелъ съ наивнымъ видомъ.
— Твоя Виккемъ, — возразила м-съ Пипчинъ, побагроввъ отъ ярости, — злая, безстыдная, наглая бестія. Ахъ она негодница!
— Что это такое? — спросилъ Павелъ.
— Много будешь знать, скоро состаришься, мой милый, — отвчала м-съ Пипчинъ. — Вспомни исторію о несчастномъ мальчик, котораго до смерти забодалъ бшеный быкъ за то, что тотъ
— Какъ же б__ш_е_н_ы_й быкъ, — сказалъ Павелъ, — могъ узнать, что мальчикъ длаетъ вопросы? Никто не подойдетъ къ быку, если оиъ взбсился, и не станетъ ему ябедничать.
— Такъ ты не вришь этой исторіи? — спросила м-съ Пипчинъ съ величайшимъ изумленіемъ.
— Не врю, — сказалъ Павелъ ршительнымъ тономъ.
— Ну, a если быкъ этотъ былъ не бшеный? — возразила м-съ Пипчинъ, — неужели ты и тогда не поврилъ бы?
Такъ какъ Павелъ еще не разсматривалъ вопроса съ этой стороны, и основалъ свои заключенія только на предположенномъ бшенств быка, то на этотъ разъ онъ счелъ себя побжденнымъ и замолчалъ. Но въ ту же минуту онъ началъ сравнивать, вникать, соображать и устремилъ такой пытливый взоръ на свою собесдницу, что м-съ Пипчинъ заблагоразсудила удалиться и выждать, пока онъ забудетъ объ этой матеріи.
Съ этого времени какаято странная притягательная сила увлекала м-съ Пипчинъ къ маленькому Павлу, точно такъ же, какъ Павелъ чувствовалъ неотразимое притяженіе къ ней самой. Она начала сажать его рядомъ подл себя y камина, и онъ располагался въ углу между м-съ Пипчинъ и каминной ршеткой, такъ что маленькое лицо его совершенно поглощалось чернымъ фланелевымъ платьемъ. Въ этой позиціи онъ, казалось, еще пристальне началъ изучать каждую черту, каждую морщинку на лиц своей сосдки и съ такой проницательностью всматривался въ одинокій срый глазъ ея, что м-съ Пипчинъ иногда принуждена была закрывать его совсмъ и притворяться спящею. У м-съ Пипчинъ былъ еще старый черный котъ, который тоже располагался всегда y камина, мурлыкалъ самымъ эгоистическимъ образомъ и свирпо моргалъ глазами на огонь до тхъ поръ, пока рсницы его не принимали форму восклицательныхъ знаковъ. Когда вся эта компанія вечеркомъ усаживалась y камина, м-съ Пипчинъ — не въ обиду будь ей сказано — чрезвычайно была похожа на старую вдьму, a Павелъ и черный котъ представлялись служащими ей духами, и посл этого никто бы не удивился, еслибы вс они въ бурную ночь вдругъ выскочили черезъ трубу для своихъ воздушныхъ похожденій.
Этого однако жъ никогда не случалось. И котъ, и Павелъ, и м-съ Пипчинъ находились каждыя сутки на своихъ обыкновенныхъ мстахъ, въ обыкновенныхъ позахъ, вс здравы и невредимы. Избгая сообщества маленькаго Байтерстона, Павелъ продолжалъ изучать и м-съ Пипчинъ, и кота, и огонь, какъ будто эти предметы были для него волшебными книгами въ трехъ томахъ, откуда онъ почерпалъ подробныя свднія относительно некромантіи.
М-съ Пипчинъ составила свой особый взглядъ на странности Павла, взглядъ весьма неутшительный, соотвтствовавшій ея болзненной хандр, усиленной постояннымъ созерцаніемъ сосднихъ трубъ изъ своей комнаты, шумомъ втра и вообще пошлостью, или, какъ сама она выражалась, скаредностью ея повседневной жизни. Соображая вс предшествовавшія обстоятельства, она вывела самыя печальныя заключенія на счетъ м-съ Виккемъ, и приняла на первый случай строгія полицейскія мры, чтобы ея "собственная бестія" — такъ вообще величала она прислугу женскаго пола — ни подъ какимъ видомъ не сообщалась съ этой негодяйкой. Чтобы врне достигнуть этой цли, она не пожалла времени для тайныхъ наблюденій изъ-за дверей: скрываясь въ этой засад, она выжидала минуту, когда "бестія" подойдетъ къ комнат Виккемъ, и потомъ вдругъ выбгала на открытую сцену съ огромнымъ запасомъ энергическихъ ругательствъ и укоровъ. Но, къ несчастью, эту мру никакъ нельзя было распространить на племянницу Беринтію, которая, по своимъ разнообразнымъ и многосложнымъ должностямъ, съ утра до ночи обязана была ходить по всмъ угламъ и закоулкамъ обширнаго «замка». Берри могла говорить и съ м-съ Виккемъ.
— Какъ онъ хорошъ, когда спитъ! — сказала однажды Берри, поставивъ ужинъ для м-съ Виккемъ и останавливаясь передъ постелью маленькаго Павла.
— Бдненькій! — со вздохомъ произнесла м-съ Виккемъ, — хоть бы во сн-то Богъ послалъ ему красоту!
— Да онъ хорошъ, когда и не спитъ, — замтила Берри.
— Ахъ, нтъ, нтъ! Онъ, что называется, какъ дв капли воды, Бетси Джанна моего дяди, — сказала м-съ Виккемъ.
Берри съ недоумніемъ взглянула на собесдницу, никакъ не понимая, что за связь между Павломъ Домби и Бетси Джанной, какой-то родственницей м-съ Виккемъ.