Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
– Господа! отвчалъ Донъ-Кихотъ, вы вроятно знакомы съ англійскими лтописями, повствующими такъ часто о подвигахъ того Артура, котораго мы Кастильцы зовемъ Артусомъ и о которомъ старинное, распространенное во всей Англіи преданіе гласитъ, что онъ не умеръ, но обращенъ волшебниками въ ворона, — вотъ почему ни одинъ англичанинъ не убиваетъ этой птицы, — и что придетъ денъ, когда возставшій Артуръ возьметъ назадъ свой скипетръ и свою корону. Во времена этого-то славнаго короля основанъ былъ орденъ рыцарей круглаго стола, и это же время было временемъ любви Ланцелота и королевы Женіевры, избравшей своей наперсницей знаменитую дуэнью Кинтаньону, — любовный эпизодъ, воспваемый въ извстномъ народномъ романс нашемъ, начинающемся этими словами:
Какой изъ рыцарей былъ принятъ
Красавицами,
съ тхъ поръ рыцарство боле и боле возвышалось, распространяясь по всмъ концамъ земли; и подъ снію его сдлались безсмертными Амадисъ Гальскій съ своими потомками до пятаго поколнія; мужественный Феликсъ Марсъ Гирканскій, знаменитый Тирантъ Блый и наконецъ непобдимый Донъ-Беліанисъ Греческій, который прославился почти уже въ наши дни. Вотъ, господа, лица, которыхъ я называю странствующими рыцарями; вотъ орденъ, къ которому, хотя гршный, принадлежу я я, стремясь по мр силъ моихъ исполнять высокія обязанности, завщанныя намъ великими рыцарями минувшихъ вковъ. Теперь, надюсь, вы поняли, что побуждаетъ меня странствовать по этимъ дорогамъ, ища приключеній, съ твердой ршимостью не уклоняться отъ величайшей опасности, если только дло коснется опасенія невинныхъ или защиты гонимыхъ.
Этого достаточно было, чтобы окончательно убдить нашихъ путешественниковъ въ разстройств умственныхъ способностей Донъ-Кихота, и показать имъ, на чемъ именно рехнулся онъ. Родъ его помшательства удивилъ ихъ столько-же, какъ и всхъ, кому доводилось знакомиться съ нимъ. Весельчакъ Вивальдо, желая посмяться, доставилъ Донъ-Кихоту случай продолжать начатый имъ разговоръ: «благородный странствующій рыцарь», сказалъ онъ ему, «если-бы вы вступили въ самый строгій монашескій орденъ, то и тамъ, мн кажется, вамъ предстояла-бы мене суровая жизнь».
— Мене суровая, но и мене полезная, отвчалъ Донъ-Кихотъ, потому что, говоря правду, солдатъ, исполняющій приказаніе начальника, длаетъ столько же, какъ и тотъ, кто приказываетъ ему. Въ мир и тишин призываютъ монахи благословеніе Господне на землю, но мы, рыцари и воины, странствуя подъ жгучими лучами лтняго солнца и студенымъ небомъ зимы, беззащитные отъ одного и другаго, стремимся мужествомъ рукъ и остріемъ нашихъ мечей выполнить на дл то, о чемъ духовные упоминаютъ лишь въ своихъ молитвахъ. Мы за земл орудія Божіей власти, мы исполнители его верховныхъ видній. И такъ какъ ратные подвиги покупаются цною тягостныхъ трудовъ, лишеній, пота и крови, поэтому подвиги воиновъ тяжеле подвиговъ иноковъ, возносящихъ, изъ мирныхъ келій своихъ, теплыя молитвы въ небу, да явитъ оно свою милость всмъ, нуждающимся въ ней. Я не говорю, что званіе странствующаго рыцаря такъ-же свято, какъ званіе монаха, но утверждаю, указывая на труды неразлучные съ нашимъ званіемъ, что жизнь рыцаря тяжеле, боле подвержена опасностямъ и лишеніямъ: голоду, холоду и инымъ земнымъ бдствіямъ. Рыцари временъ минувшихъ, — никто въ этомъ не сомнвается, — много испытали бдствій, въ теченіи своей славной жизни; и если нкоторые изъ нихъ мужествомъ своимъ добыли себ императорскіе внцы, то внцы эти достались имъ не даромъ, да и то безъ помощи покровительствовавшихъ имъ волшебниковъ, кто знаетъ, не разсялись-ли бы дымомъ вс ихъ надежды?
— Я тоже думаю, отвчалъ путешественникъ, но меня всегда удивляло то, что въ минуту величайшей опасности, странствующіе рыцаря, не обращаясь, какъ христіане къ Богу, поручая ему свою душу, обращаются только къ своимъ дамамъ, какъ къ единому ихъ божеству. Согласитесь, это отзывается немного язычествомъ.
— Милостивый государь! сказалъ Донъ-Кихотъ, поступать иначе рыцарю невозможно. Временемъ освященный обычай требуетъ, чтобы рыцарь, пускающійся въ глазахъ своей дамы, въ какое-нибудь опасное приключеніе, предварительно кинулъ на нее влюбленный взоръ, испрашивая ея благословенія, но и тогда даже, когда никто не можетъ видть и слышать его, онъ все-таки долженъ прошептать нсколько словъ, поручая себя своей дам. Слова мои я могъ-бы подтвердить многочисленными примрами изъ рыцарскихъ исторій. Это не доказываетъ однако нисколько богоотступничества рыцарей; поврьте, они всегда находятъ время исполнять свои небесныя и земныя обязанности.
— И
— Это не можетъ быть, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, странствующій рыцарь безъ дамы — нчто совершенно немыслимое. Рыцарю такъ же свойственно быть влюбленнымъ, какъ небесамъ покрываться звздами. Укажите мн на какую нибудь рыцарскую исторію, въ которой встрчается не влюбленный странствующій рыцарь, а если и случился такой, то это незаконный сынъ рыцарства, о которомъ можно сказать, что онъ вошелъ въ нашу крпость не черезъ главныя ворота, но перелзъ въ нее, какъ тать, черезъ стну.
— И однако Донъ-Галаоръ, братъ мужественнаго Амадиса Гальскаго, если память не измняетъ мн, не имлъ дамы, покровительству которой могъ поручать себя въ опасныя минуты, что не мшаетъ ему слыть за славнаго и мужественнаго рыцаря, замтилъ Вивальдо.
— Милостивый государь, сказалъ Донъ-Кихотъ, одна ласточка не длаетъ весны. Къ тому же я знаю, изъ врныхъ источниковъ, что этотъ рыцарь былъ въ тайн влюбленъ, и если онъ любезничалъ со всякой, сколько нибудь нравившейся ему женщиной, то это была природная слабость его, которой онъ не могъ преодолть. Тмъ не мене у него была одна дама, нераздльная владычица его сокровеннйшихъ помысловъ; и ея покровительству онъ поручалъ себя много и много разъ, но только тайно, потому что это былъ человкъ чрезвычайно скрытный.
— Если странствующему рыцарю, какъ вы говорите, вмняется въ обязанность быть влюбленнымъ, то вы сами, вроятно, не принадлежите къ числу отступниковъ отъ законовъ вашего братства, сказалъ Вивальдо, и если вы не такъ скрыты, какъ Донъ-Галаоръ, то прошу васъ, отъ себя и отъ имени всего общества, сказать вамъ имя, родину и описать красоту вашей даны. Она, конечно, будетъ гордиться, если весь міръ узнаетъ, что она видитъ у ногъ своихъ такого рыцаря, какъ вы.
— Не знаю, отвчалъ съ глубокимъ вздохомъ Донъ-Кихотъ, желаетъ ли моя нжная непріятельнияца, чтобы весь міръ узналъ, что я безъотвтный рабъ ее, тмъ не мене я готовъ исполнить вашу просьбу, и скажу вамъ, что ее зовутъ Дульцинеей, что родомъ она изъ Ламанчской деревни Тобозо, что она на худой счетъ принцесса, такъ какъ она моя дама, и что она олицетворяетъ собою все, чмъ фантазія поэтовъ надляетъ ихъ героинь. Волосы ея, это нити золота, брови подобны радугамъ, чело — елисейскимъ полямъ; ея розовыя щеки, коралловыя губы, солнцу подобные глаза, жемчужные зубы, алебастровая шея, бломраморная грудь и прочее, въ этомъ род, ставятъ ее вн всякихъ сравненій.
— Но намъ хотлось бы узнать ея родословную, сказалъ Вивальдо.
— Она не происходитъ, отвчалъ Донъ-Кихотъ, отъ Курціевъ, Каіевъ или Сципіоновъ древняго, ни отъ Колоны или Урсины средневковаго Рима, ни отъ Монкадъ и Реквезенъ Каталонскихъ, ни отъ Ребеллъ и Виллановъ Валенсіанскихъ, ни отъ Палафокса, Нуза, Рокаберти, Корелла, Луна, Алагона, Урреа, Фоца и Гурреа Аррагонскихъ, ни отъ Черды, Манрики, Мендозы и Гусмана Кастильскаго, ни отъ Аленкастро, Пальха и Мензеса Португальскаго; она просто изъ рода Тобозо Ламанчскаго, рода новаго, но предназначеннаго, я въ этомъ нисколько не сомнваюсь, дать въ грядущихъ вкахъ свое имя славнйшимъ фамиліямъ. И на это я не потерплю возраженій иначе, какъ подъ условіемъ, начертаннымъ Зербинымъ у подножія трофеевъ Роланда: