Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

— Ну вотъ тоже и со мной, подхватилъ Санчо; съ тою только разницею, что не видвши ничего во сн, я чувствую себя однако такъ же дурно, какъ и мой господинъ.

— А какъ прозывается вашъ господинъ? спросила Мариторна.

— Донъ-Кихотъ Ламанчскій, одинъ изъ славнйшихъ странствующихъ рыцарей, какіе существовали когда либо на свт, отвчалъ Санчо.

— Странствующій рыцарь? это что такое! воскликнула удивленная служанка.

— О, какъ же вы просты, моя милая, когда не знаете такой простой вещи, сказалъ Санчо. Странствующій рыцарь, это, я вамъ скажу, такой человкъ, который можетъ каждый день ожидать императорскаго внца иди падокъ; сегодня — несчастнйшее существо въ мір, завтра — царь съ тремя или четырьмя царствами, которыя можетъ подарить своему оруженосцу.

— Какъ же это, служа оруженосцемъ у такого великаго господина, вы не имете даже графства? спросила хозяйка.

— Нкогда было еще найти его, отвчалъ Санчо. Вдь мы всего мсяцъ только странствуемъ, ища приключенія; къ тому же, вы знаете, человкъ въ частую находитъ совсмъ не то, что ищетъ. Но чуть только мы съ господиномъ моимъ оправимся, тогда я не промняю своихъ надеждъ на богатйшее помстье въ Испаніи.

Лежа на постели, Донъ-Кихотъ внимательно слушалъ этотъ разговоръ, и приподнявшись немного, нжно взялъ за руку хозяйку и сказалъ ей: «прекрасная и благородная дама! врьте мн, вы можете гордиться

тмъ, что приняли въ вашемъ замк такого человка, какъ я. Умалчиваю о томъ, кто я именно, зная, что насъ унижаетъ похвала самимъ себ, но оруженосецъ мой скажетъ вамъ это. Я же добавлю только, что сохраню на вки воспоминаніе объ услуг, оказанной вами мн. И если бы небу не угодно было,» добавилъ онъ, кинувъ нжный взглядъ на дочь хозяйки, «наложить уже на меня цпи любви, еслибъ оно не сдлало меня рабомъ очаровательной тиранки, имя которой я шепчу въ настоящую минуту, то прекраснымъ глазамъ этой двушки, быть можетъ, суждено было бы лишить меня свободы.»

Слова эти страшно сконфузили хозяйку, дочь ея и Мариторну, не смотра на то, что он понимали въ нихъ столько же, сколько въ китайской грамот; правда, он догадывались, что это любезности, но не привыкши къ подобнымъ комплиментамъ, он вопросительно поглядывали на себя и смотрли на Донъ-Кихота, какъ на какого-то чудо-человка. Поблагодаривъ рыцаря за его любезность, хозяйка съ дочерью удалились, а Мариторна принялась вытирать мазью Санчо, нуждавшагося въ этомъ не меньше своего господина.

Теперь необходимо сказать, что Мариторна общала придти въ эту ночь на свиданіе въ погонщику, какъ только въ дом вс улягутся спать, и говорятъ, будто это милое созданіе всегда сдерживало подобныя общанія, хотя бы дало ихъ въ глубин дремучаго лса, безъ всякихъ свидтелей; и это потому, что она считала себя природной дворянкой, низведенной несчастіями и лишеніями до степени трактирной служанки; званіе, которое не могло однако унизить ея происхожденія.

У самаго входа на чердакъ, пропускавшій сквозь крышу свою звздный свтъ, стояла несчастная постель Донъ-Кихота. Почти рядомъ съ нею помстился на старой рогожк Санчо; нсколько дальше на сдлахъ и попонахъ лежалъ погонщикъ двнадцати прекрасныхъ муловъ; одинъ изъ богатйшихъ аревальскихъ погонщиковъ, какъ говоритъ очень хорошо знакомый съ нимъ, и даже, по словамъ нкоторыхъ, приходившійся ему нсколько сродни, авторъ этой исторіи. Сидъ-Ганедъ Бененгели былъ слдственно историкъ весьма добросовстный, если распространяется даже о такихъ пустякахъ;— поучительный примръ для нкоторыхъ историковъ, умалчивающихъ порою съ умысломъ, или по незнанію о самомъ существенномъ въ своемъ труд. Слава же писателямъ подобнымъ автору графа Томиласскаго; какъ точно и отчетливо все изложено имъ.

Погонщикъ, засыпавъ корму муламъ своимъ, возвратился на чердакъ и прилегъ на хомутахъ, въ ожиданіи Мариторны. Весь вымазанный и покрытый пластырями Санчо также прилегъ въ надежд заснуть, но сильная боль въ бокахъ не давала ему покою. Донъ-Кихотъ, бодрствовавшій по той же причин, какъ и его оруженосецъ, лежалъ съ глазами, открытыми какъ у зайца.

Глубокая тишина царствовала въ дон, освщаемомъ лишь тусклымъ свтомъ несчастнаго ночника, теплившагося у входа въ корчму. Эта чудесная тишина, дйствуя на больное воображеніе рыцаря, занятаго постояннымъ представленіемъ того, что вычиталъ онъ въ своихъ книгахъ, — причин всхъ преслдующихъ его бдствій — наполнила голову его самыми сумазбродными мыслями, какія только могутъ родиться въ сумасшедшей голов. Онъ вообразилъ себя въ великолпномъ замк, — это онъ впрочемъ воображалъ въ каждой корчм, — и что дочь владтеля замка, очарованная прибывшимъ рыцаремъ, влюбилась въ него, и ночью тайкомъ отъ родителей, ршилась придти къ нему въ спальню. Въ чаду этой химеры, онъ страшно тревожился ожиданіемъ неминуемой опасности, грозившей его врности; тмъ не мене онъ внутренно поклялся не измнить своей дам, хотя бы соблазнять его пришла сама королева Женіевра въ сопровожденіи дуэньи своей Квинтаньоны. Время между тмъ шло своимъ чередомъ и наступалъ роковой для рыцаря часъ, когда должна была придти Мариторна. Она не измнила своему слову, и въ одной рубах, съ босыми ногами, пробиралась на цыпочкахъ къ своему возлюбленному, почивавшему, какъ уже сказано, въ одной комнат съ рыцаремъ и его оруженосцемъ. Не успла она войти въ двери, какъ бодрствовавшій Донъ-Кихотъ уже услышалъ шаги ея. Не обращая вниманія на синяки и покрывавшіе ихъ пластыри, онъ cлъ на постель и простеръ об руки впередъ, готовясь заключить въ нихъ восхитительную астуріянку. Мариторна, пробираясь ощупью, утаивая дыханіе, къ предмету своей страсти, какъ разъ попала въ объятія Донъ-Кихота, крпко сжавшаго ее въ своихъ рукахъ, и силой усадившаго несчастную, не смвшую пикнуть ни слова, на кровать. Онъ дотронулся до ея рубашки, и не смотря на то, что она была сшита изъ грубйшаго холста, годнаго на мшки, рыцарь принялъ эту дерюгу за тончайшее полотно. Какія-то несчастныя стеклянныя украшенія на рукахъ Мариторны показались ему жемчужными браслетами, а волосы ея, нсколько напоминавшіе конскую гриву — нитями чистйшаго арабскаго золота, затмвавшаго своимъ блескомъ свтъ солнца, наконецъ дыханіе ея, отзывавшееся чеснокомъ, напояло обоняніе Донъ-Кихота какимъ то чуднымъ ароматомъ. Словомъ ему показалось, будто одна изъ тхъ великолпныхъ принцессъ, о которыхъ читалъ онъ въ своихъ книгахъ, пришла навстить въ ночи раненаго рыцаря, побдившаго ея сердце, и ни дыханіе, ни другія достоинства злополучной Мариторны, нагнавшія бы тошноту на всякаго другого, кром невзыскательнаго погонщика, не могли разсять призраковъ, порожденныхъ больнымъ умомъ рыцаря, воображавшаго что онъ сжимаетъ въ объятіяхъ своихъ богиню любви. Въ упоеніи отъ этой химеры, онъ нжно говорилъ: прелестная дама! я бы душевно желалъ отблагодарить васъ за несказанное блаженство, испытываемое мною при вид вашей дивной красоты, но судьба, преслдующая добрыхъ, кинула меня изнеможеннаго и разбитаго на эту постель, гд я, при всемъ моемъ желаніи, не могъ бы согласить воли моей съ вашей. Но увы! въ этой невозможности присоединяется еще другая, несравненно большая; клятва, данная мною несравненной Дульцине Тобозской, единой владычиц моихъ сокровеннйшихъ помысловъ. Но, клянусь вамъ, если бы не эти препятствія, я не оказался бы такимъ жалкимъ странствующимъ рыцаремъ, чтобы не воспользоваться тмъ неоцненнымъ даромъ, который передаетъ въ мои руки ваша безконечная доброта».

Положеніе Мариторны въ объятіяхъ Донъ-Кихота было невыносимо. Не обращая ни малйшаго вниманія на краснорчіе рыцаря, она, не говоря ни слова, употребляла всевозможныя усилія освободиться изъ его рукъ.

Между тмъ погонщикъ, страстно поджидавшій предмета своихъ грховныхъ желаній, услышалъ, когда Мариторна переступила порогъ чердака, и слушая внимательно все, что напвалъ ей потомъ Донъ-Кихотъ, всталъ, взбшенный измной астуріинки, съ своихъ попонъ и приблизясь къ постели

сумасшедшаго рыцаря, притаясь, выжидалъ конца его любовныхъ объясненій. Видя однако, что Мариторна всми силами старалась освободиться изъ рукъ Донъ-Кихота, силившагося удержать ее, онъ остался не совсмъ доволенъ любезностью своего соперника, и приподнявъ во всю длину свою дебелую руку, хватилъ такъ сильно по узкимъ челюстямъ влюбленнаго рыцаря, что у того весь ротъ наполнился кровью. Не довольствуясь этимъ, разсвирпвшій погонщикъ, схватилъ потомъ рыцаря за грудь и своими кулаками ощупалъ вс его ребра. Несчастная, шатавшаяся уже и прежде постель Донъ-Кихота, не выдержала обрушившейся на нее тяжести и совершенно развалилась. Шумъ этотъ разбудилъ хозяина, который былъ вполн увренъ, что это какая нибудь продлка его служанки, особенно когда послдняя не откликнулась на его зовъ. Убжденный въ справедливости своего предположенія, онъ зажегъ ночникъ и отправился въ ту сторону, гд слышался шумъ. Мариторна, заслышавъ шаги хозяина, крутой нравъ котораго былъ хорошо извстенъ ей, дрожа отъ страха, ршилась искать убжища на постели заснувшаго Санчо, и тамъ, притаясь, свернулась какъ клубокъ. Между тмъ хозяинъ, съ крикомъ вошелъ на чердакъ: «гд ты дрянь этакая, это нее твои продлки?» оралъ онъ во все горло и своимъ крикомъ разбудилъ Санчо. Чувствуя на своемъ живот какой-то невдомый грузъ, Санчо вообразилъ, что его душитъ кошмаръ, и не помня себя отъ боли, принялся отпускать удары кулаками на право и на лво, задвая при этомъ самыми увсистыми Мариторну. Потерявъ всякое терпніе, Мариторна, въ свою очередь, принялась колотить Санчо и своими кулаками совершенно разбудила это. Чувствуя, что его бьютъ, но не зная ни кто, ни за что, оруженосецъ нашъ приподнялся на своей кровати и схвативъ въ руки Мариторну, началъ съ ней одну изъ самыхъ свирпыхъ и граціозныхъ потасовокъ, какія бывали когда либо на бломъ свт. Погонщикъ, замтивъ при тускломъ свт ночника невыгодное положеніе, въ которомъ находится его любезная, оставилъ Донъ-Кихота и поспшилъ на помочь Мариторн; туда же устремился и хозяинъ, но только съ намреніемъ не помочь, а наказать свою служанку, которую не переставалъ считать виновницей всей этой кутерьмы. И подобно тому, какъ говоритъ пословица: собака къ кошк, кошка къ крыс, крыса къ веревк, такъ теперь погонщикъ кинулся на Санчо, Санчо на Мариторну, Мариторна на Санчо, хозяинъ на Мариторну; и вс четверо дйствовали такъ успшно, что не давали себ ни минуты отдыху. Ночникъ между тмъ потухъ, и дйствующія лица, очутившись въ потьмахъ, принялись осыпать безъ разбору кулаками праваго и виноватаго, не щадя ни платья, ни костей своихъ. Случись въ этой же корчм, въ эту самую ночь ночевать одному блюстителю благочинія, члену святой германдады, изъ города Толедо. Заслышавъ поднявшійся въ корчм шумъ, онъ вооружился знаками своего достоинства, розгой и жестяной коробкой, и тайкомъ пробравшись на чердакъ, возопилъ: «остановитесь, во имя правосудія, во имя святой германдады». Первый попался ему тутъ подъ руку злополучный Донъ-Кихотъ, лежавшій безъ чувствъ, съ открытымъ ртомъ, подъ развалинами своей несчастной постели. Полицейскій, схвативъ его за горло, не переставалъ призывать на помощь правосудію. Чувствуя между тмъ неподвижно лежащее въ рукахъ его тло, онъ вообразилъ, что видитъ предъ собою жертву убійства, а вокругъ себя убійцъ. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ закричалъ еще громче: «запереть ворота и вс выходы въ этомъ дом, и смотрть, чтобы никто не ускользнулъ отсюда, потому что здсь случилось убійство». Слова эти испугали разъяренныхъ бойцовъ. Каждый изъ нихъ поспшилъ оставить въ поко своего противника, и драка прекратилась въ ту самую минуту, какъ раздался голосъ полицейскаго. Хозяинъ, не долго думая, ушелъ въ свою комнату, Мариторна — въ свою коморку, погонщикъ — къ своимъ сваленнымъ въ кучу хомутамъ; только Донъ-Кихотъ и Санчо не могли двинуться съ мста. Полицейскій, выпустивъ наконецъ изъ рукъ своихъ бороду рыцаря, вышелъ зажечь потухшую свчу съ намреніемъ возвратиться тотъ-часъ же на чердакъ и остановить мнимыхъ убійцъ; но такъ какъ во всемъ дом нельзя было найти ни одной искры, ибо хозяинъ, возвращаясь въ свою комнату, съ умысломъ загасилъ, горвшій у входа, фонарь, поэтому полицейскій вынужденъ былъ искать огня въ печк, гд и добылъ его съ немалымъ трудомъ.

Глава XVII

Спустя нсколько времени, Донъ-Кихотъ очнулся отъ побоевъ, и тмъ жалобнымъ голосомъ, которымъ наканун, посл встрчи съ ангуэзскими погонщиками, Санчо обратился къ нему, онъ обратился теперь въ Санчо: «другъ мой! спишь ли ты?» спросилъ онъ его.

— Какъ мн спать; отвчалъ Санчо, дрожа отъ досады и злобы, когда сегодня ночью вс черти вырвались изъ ада и хватились за меня.

— Возможно ли? воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Но, клянусь Богомъ, или я ничего не понимаю, или этотъ замокъ очарованъ. Санчо! Нужно теб знать… но прежде чмъ говорить, поклянись мн хранить до моей смерти ту тайну, которую ты сейчасъ услышишь.

— Клянусь! отвчалъ Санчо.

— Я требую отъ тебя этой клятвы, потому что ни за что въ мір не захочу омрачать ничьей чести, сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Если я вамъ поклялся, такъ значитъ буду молчать до вашей кончины, и дай Богъ, чтобы завтра я освободился отъ своего слова, отвчалъ Санчо.

— Санчо! Неужели я такъ надолъ теб, что ты желаешь мн такой скорой смерти? спросилъ рыцарь.

— Да это не потому, что вы мн надоли, а потому, что для меня не въ терпежъ хранить какія бы то ни было тайны; я боюсь, какъ бы он не сгнили во мн, отвтилъ Санчо.

— Во всякомъ случа, Санчо, я ввряю мою тайну твоему благородству. Другъ мой, говорилъ Донъ-Кихотъ, въ эту ночь случилось со мной удивительное происшествіе, которымъ я конечно могъ бы гордиться; но не теряя попусту словъ, скажу теб, что нсколько минутъ назадъ, дочь владльца этого замка, одна изъ восхитительнйшихъ двушекъ на большей половин земнаго шара, тайкомъ приходила во мн. Не стану описывать теб ея красоты, ума и другихъ скрытыхъ отъ взоровъ прелестей, о которыхъ я не хочу даже думать, сохраняя обтъ врности, данный Дульцине, скажу только, что само небо, должно быть, позавидовавъ моему счастію, допустило обрушиться на меня атлетическую руку какого-то невидимаго великана въ минуту самаго страстнаго объясненія съ влюбленной въ меня красавицей. Великанъ этотъ, ударивъ меня со всей ужасающей силой своей по челюстямъ, окровавилъ мой ротъ, и воспользовавшись моею мгновенной слабостью, измялъ меня хуже чмъ вчерашніе погонщики, озлобившіеся на насъ за невоздержность Россинанта. Посл этого не остается никакого сомннія, что находящаяся здсь красавица вврена надзору какого-то очарованнаго мавра, и что увы, она существуетъ не для меня.

— Да вроятно и не для меня, отвчалъ Санчо, потому что больше четырехсотъ очарованныхъ мавровъ обдлывали недавно кожу мою такъ, что дубины ангуэзскихъ погонщиковъ показались-бы мн теперь нжнымъ щекотаніемъ; еще вамъ то, продолжалъ онъ, вс прелести сегодняшнія, пожалуй, съ пола-горя; вы только-что держали въ своихъ объятіяхъ какую-то чудесную красавицу, и этимъ можете утшать себя теперь, но мн-то каково? я то какого чорта выигралъ, кром кулаковъ, какихъ отродясь не получалъ. О, будь проклятъ я вмст съ матерью, родившею меня на свтъ. Я не странствующій рыцарь, никогда не думалъ быть имъ, и не смотря на то во всхъ потасовкахъ меня колотятъ, какъ рыцаря.