Дорога войны

Большаков Валерий Петрович

В общем-то, сарматы не держали скотину в стойлах, они разводили лошадей, овец и коз, и те круглый год паслись в степи, зимой копытами догребаясь до травы под снегом. «Может, под крышей у них „ясли“ для жеребят и ягнят?» – подумал Сергий.

Тут толпа конных и пеших варваров расступилась, и навстречу римлянам вышли двое – мужчина и женщина, не старые, но уже в годах. Круглую бритую голову мужика, что горделиво вышагивал слева, «украшали» синие росчерки священного узора.

Крупный торс круглоголового, все еще мускулистый, хотя и с заметными складками на животе, проглядывал в распахе темно-серой одёжки, расшитой голубыми бусами и украшенной золотыми

пуговицами. Грудь его покрывала татуировка в синем и красном цветах, изображающая переплетение хищных зверей и извивистых стеблей растений. Прикрывая тату, висела массивная золотая цепь с тотемом племени – чеканным изображением Священного Оленя, в мочке левого уха болталась увесистая серьга с рубином, а на широченные, пускай и костлявые, плечи была накинута тщательно выделанная шкура степного волка – судя по величине, вожака стаи. Голова хищника с позолоченными клыками лежала на правом плече круглоголового, угрожающе посверкивая огромными полированными изумрудами, вставленными в глазницы.

Кривые ноги мужика прятались в парчовые шаровары с вышивкой бисером, а на поясе висели сразу два акинака в дорогих ножнах, окованных золотыми пластинами. Таков был шагавший слева. А справа шаркала и горбилась самая настоящая Баба-Яга. Она куталась в роскошную шубу из меха соболей и куниц, по короткому подолу болтались хвосты горностаев. Седые сальные космы торчали сосульками из-под нахлобученного колпака, расшитого речным жемчугом, костлявая рука сжимала длинный посох с набалдашником из желтого черепа младенца, а бусинки черных глазок, близко посаженных к крючковатому носу, поблескивали живыми искорками.

Парочка остановилась, и тогда вперед выступила старица.

– Я – Амага, – представилась она на чистейшей латыни, – жрица Гекаэрги. А это, – она указала скрюченным пальцем на круглоголового, – великий вождь язигов, Сусаг сын Тизия.

Вождь, услыхав свое имя, важно кивнул и огладил остроконечную бороду.

– Мы рады, – степенно продолжала Амага, – что римляне сдержали данное слово и поделились с нами мясом. Будьте нашими гостями, и язиги поделятся едой с вами.

Сергий обшарил взглядом зимник и хмыкнул угрюмо: была заметна подготовка к большой обжираловке. Пылали костры под огромными котлами, в которых варилась похлебка из конины, дюжие рабы выволакивали из-за плетеных загородок кошар туши забитых баранов, а в больших корытах отплясывали сармачата, девочки и мальчики вперемежку, меся босыми ногами тесто для лепешек.

«Большие» сарматы одевались похоже – в короткие рубахи, подпоясанные ремнем, кожаные штаны заправляли в мягкие сапоги, на плечи набрасывали плащи, застегнутые фибулой на плече, а на головах – бритых, лохматых или с одним пуком волос – носили мохнатые конические шапки. С оружием они не расставались – у каждого было по кинжалу, ремнем привязанному к правой ноге, и по длинному мечу-карте с гардой в виде лунного серпа. «К нам не подходи, – вспомнил Лобанов, – а то зарежем!»

Но самое поразительное было в ином – хватало воинов-женщин. Сарматки выглядели настоящими амазонками – накачанные приземистые девахи. Роксолану они напомнили феминисток, уродующих прекрасные женские формы занятиями бодибилдингом, но сарматкам и в голову не приходила идея борьбы за равноправие: не ведали они угнетения. Да и кто бы осмелился прикрикнуть на представительницу «слабого» пола, которая легко натягивает боевой лук?

Амазонки тоже были облачены в кожаные шаровары, куда заправляли сорочки, а сверху накидывали плащи. Они шагали стремительно и уверенно, говорили и смеялись громко,

черные глаза смотрели внимательно и будто прицельно, а крепкие руки придерживали рукояти мечей, в основном коротких акинаков и гладиусов.

Вот только стиганорами-мужененавистницами, как нарекли амазонок Аристотель и иже с ним, сарматок называть не стоило. Нормальные бабы. И не выжигали они себе правую грудь, чтобы было сподручнее стрелять из лука, – вон какие бюсты! Пятый размер как минимум, и хоть бы одна выпуклость обвисла! Торчат, будто из воска слеплены.

И стать Сергия они прекрасно замечали, одобрительно восклицая и сверкая белозубыми улыбками. «Господи, до чего ж они все здоровы!» – позавидовал Лобанов. Бурлящая толпа внезапно раздалась, и он увидел пожилую женщину, сидящую на пятках возле шатра. Сарматка подгоняла наконечник копья к древку. Древко было толстовато и не лезло, тогда женщина зубами принялась обгрызать оскопище, выплевывая щепки. Попробовала – пошло!

– Почтем за честь, – чопорно сказал Роксолан, – быть гостями великого скептуха.

Сусаг проворчал нечто одобрительное и кликнул невольника, затянутого в потертый халат. На голове раба красовался красный колпак, а на ногах хлябали разношенные сапоги с загнутыми носами. Невольник живенько нацедил кумыса в золотые чаши. С поклонами он обошел всех – Сусага, Амагу, Сергия и его товарищей.

Лобанов припомнил все, что ему рассказывал Искандер про обычаи сарматов, и поднял чашу, обращаясь к Сусагу:

– Да будут крепки копыта ваших коней и здоровы все ваши дети!

Амага перевела вождю сказанное, и тот довольно улыбнулся. Кумыс оказался на редкость вкусным. Острым и густым. Выпив до дна свою порцию, кентурион-гастат взял пустую чашу обеими руками и протянул вождю. Скептух с достоинством принял посуду, а Сергий приложил ладонь к сердцу:

– Благодарю почтенно!

Сусаг расплылся в улыбке и подхватил щит в форме полумесяца с приклепанным в центре изображением Священного Оленя, чеканенным из золотого листа. Подбоченясь, он завел разговор по степному этикету. Амага стояла у него за спиной и синхронно перетолмачивала:

– Пусть Великая Богиня-Мать Гекаэрга даст вам здоровье!

Гефестай, сызмальства говоривший на парфянском, понимал и близкий к нему сарматский язык.

– Здоров ли ты, вождь? – заговорил он в ответ. – Толст ли твой нос? Сильны ли, как всегда, твои мышцы? Свободно ли дышит твоя грудь?

– Да успокоятся в радости души ваши! – сказал Сусаг и вдруг скривился, издал тихий стон, перешедший в сдавленное рычание.

Амага горестно вздохнула и сказала:

– Вождь скорбен зубами, извелся весь. Я снимаю его боль чарами, но. Велик ли смысл отдалять следствия, не удалив причины?

– Вообще-то, я лекарь, – заявил Искандер. – Спроси великого скептуха, согласен ли он, чтобы я помог ему?

Амага подозрительно нахмурилась, но перевела, и Сусаг истово закивал головой, выкатывая страдальческие глаза. Вождь был согласен на всё.

– Отлично, – сказал сын Тиндара. – Если я правильно тебя понял, Амага, ты сумеешь снять боль?

– Сумею, но ненадолго.

– Отлично! Тогда я удалю причину.

Сусага увели в шатер и усадили на стопу щитов, а Искандер потребовал чашу кипяченой воды и жменю соли. Рабы бегом принесли требуемое. Тиндарид развел соль в воде и вручил чашу Сусагу.

– Пить? – удивилась жрица Гекаэрги.

– Полоскать и выплевывать! Для очистки от. Ну, от зла.

Сусаг набрал в рот соленой воды, пополоскал – и выражение настороженности на лице его сменилось облегчением.