Дорога войны
Шрифт:
Рабы другой «специализации» отвечали за напитки – они растаскивали бурдюки с пенящимся кумысом, катили долбленые дубовые бочки с охлажденной медовухой, разносили амфоры с эллинскими винами. А уж кочевники были не дураки выпить: у каждого рядом с кинжалом на поясе, в особом кожаном мешочке, всегда болталась чашка. Сарматы, рассевшиеся поблизости от преторианцев, пошли хвастать своими победами. Они нараспев, перебивая друг друга, перечисляли убитых врагов, и тот, за кем числилось больше отнятых жизней, пил из двух чаш сразу, а тем, кто не выполнил план по смертям, оставалось хлебать из одной, мрачно и уныло завидуя удачливым соплеменникам.
Праздник начался с того, что Сусаг установил алтарь «Далеко стреляющей» Гекаэрге и сестре ее Опис, чье имя означало «Месть». Он воткнул свой длинный меч в вязанку хвороста – вот и весь алтарь. Амага щедро полила хворост бульоном и кумысом – угощайся, Гекаэрга! Откушай, Опис! Поддержите в счастье и в горести Тзану, дочь славного Сусага!
Потом женщины-воительницы торжественно вывели невесту. Тзана была в обычных замшевых шароварах и в сорочке, только рукава ее и подол были обшиты золотыми бляхами, а голову покрывал вышитый платок. По Тзане видно было, что свадьба ей не в радость.
Да и то сказать, после замужества сарматка теряла право ездить верхом, а всякая ли девица из кочевий откажется от вольного ветра степи, предпочтя бешеной скачке удобную, но тягуче-медленную езду в шестиколесной повозке? Не под солнцем, а в тени кибитки? Но рано или поздно в девице прорезывается позыв к материнству, а дети требуют не войны, а мира, спокойного течения будней. И девица делала выбор. Или ее отец сам выбирал суженого – по политическим соображениям.
Суженый, старший сын скептуха Эвмела, щеголял в новой шелковой куртке с вышитыми на ней птицами и цветами. Широкие полосатые штаны его были подхвачены у щиколоток серебряными цепочками и заправлены в желтые сапоги без каблуков, с остроконечными, загнутыми кверху носками. На голове у жениха был красный башлык, отделанный жемчугами, а в руках он держал оправленную в золото плетку с двумя хвостами.
Гости и хозяева воздели полные чаши и заревели оглушительные приветы невесте. Сергий поддержал почин и отхлебнул полчаши сладкого вина из Тиры. Сусаг не забыл, благодаря кому он не лишен радости выпивать и закусывать, не боясь боли, и устроил всех римлян на почетном месте, неподалеку от бунчука – боевого знака вождя. Это было древко с поперечной перекладиной, на которой сидели три медных сокола с колокольчиками в клювах, а под ними свешивались три белых конских хвоста.
– Да. – произнес Эдик задумчиво, провожая взглядом очередную амазонку. – Не знаю, как там насчет горящей избы, а коня на скаку эти сарматочки точно остановят!
– Женись, Эдик, – серьезно посоветовал Гефестай. – На сарматочке. Будет молодого мужа на руках носить!
– А когда изменишь ей, – тихо добавил Искандер, – голову тебе открутит и скажет, что так и было!
– Это дело надо запить, – решил Гефестай. Отобрав у раба-виночерпия кувшин, он разлил игристое мезийское по чашкам. – Ну, вздрогнем!
И весь отряд вздрогнул.
– Гефестай, – спокойно спросил Сергий, – яму с наместником видел?
– Она у восточной стены, глубокая, вонючая. Сверху настилом из бревен закрыта, посередке – окно, решетка деревянная. Десяток стражников всегда рядом. Бдят.
– Ясненько. Уйти надо ночью, до рассвета. Верзон, лошади где?
– Сусаг нам загон отвел за стенами, – ответил вексиллатион, – я всем конякам ячменя задал и сена подкинул, вода там есть.
– Моего саурана не потеряли?
– Да не, стоит со всеми, хрумкает.
– Замечательно. Когда стемнеет, возьмешь Эдикуса – обвяжете всем копыта толстым войлоком.
– Сделаем! – кивнул Верзон.
– Отлично.
– Ну, до вечера еще далеко, – прикинул Эдик, – а закуски с выпивкой – непочатый край. Искандер, наливай!
Вечер погасил все краски заката и оборотился ночью темной. По всему зимнику еще пуще запылали огни. Все шатры, казавшиеся черными, просвечивали яркими красными щелями от горящих очагов. У многих шатров войлоки с боков были закинуты на крышу, чтобы дать доступ свежему воздуху. Холодный ветер с севера лишь пуще раздувал великое множество костров – по всему зимнику перебегали, извиваясь, красные отсветы пламени, мешаясь с непроглядно-черными тенями, озаряя толпы пирующих. Чудилось, что сама земля шатается под ногами варваров, кружащихся в дикой пляске. Пламя костров блистало, отражаясь и ломаясь на лезвиях вертящихся пропеллерами мечей. Пьяные крики и боевые кличи оглашали степь, уносясь к поблекшим звездам.
Мимо Сергия, перешептываясь и прыская в кулаки, прошествовала целая делегация сарматок, несущих кувшины, полные вина, – план Тзаны вступал в активную фазу.
Амазонки подошли к стражникам, изнывающим от зависти возле ямы-тюрьмы, и присоседились к ним, ни у кого не спрашивая разрешения. Стражи были в рептильном восторге, донеслись первые взвизги и довольное гоготанье. Дозорные были весьма рады женскому обществу и тут же повели гостий в обширную юрту-караулку, на ходу добиваясь расположения неожиданных подруг. «Подруги» то поддавались грубым ласкам, то отпихивали наиболее рьяных и старательно накачивали милых друзей вином, одновременно служа Афродите, Дионису и Морфею, – пьянка-гулянка на посту плавно переходила в оргию. Разгоряченных вином вертухаев потянуло на совершение развратных действий – визги и хохот всё чаще перебивались сладострастными стонами и аханьями. Кувшины с вином пустели, желудки часовых наполнялись им, притапливая рассудок.
Часа не прошло, а все тюремщики уже лежали вповалку, заполнив собою караулку и полня ее богатырским храпом. Иные делили кошму с сарматками, кое-кто дрых, подложив под голову пустой кувшин, а остальные спали там, где их притянула земля, – раскинув ноги и руки; свернувшись калачиком; сидя, привалясь к плетенной стенке юрты, а один так даже на коленках, уткнувшись головою в драный ковер.
Сергий с Искандером серыми тенями проскользнули к яме. Слева чернел и содрогался от храпа выпуклый бок юрты, впереди желтела, отражая свет костров, стена зимника.
Лобанов подполз к грубой решетке и поморщился – снизу валило страшное зловоние. Видать, сарматская тюрьма «отапливалась» навозом – кизяк, разлагаясь, выделял тепло. И смердел.
– Марций! – прошептал Лобанов.
– Кто?! – глухо донеслось снизу.
– Это я, Сергий!
Подрезав ремни, удерживающие решетку, он сдвинул ее в сторону и свесил руку. Рядом опустилась рука Искандера.
– Хватайся!
С третьей попытки обе руки наместника вцепились в пятерни преторианцев, и пленника выдернули на волю.