Дорогой ценой
Шрифт:
Вскоре пришёл барон Райнер вместе с врачом. Осмотрев её и назначив баронессе полный покой, он за дверью объяснил:
«Нервное перенапряжение…».
Хозяйку в тот вечер никто из гостей больше не видел. Хорошо ещё, что недомогание её наступило после ужина. Давая множество добрых советов и выражая сочувствие, гости оставили дом Райнера.
Стало пусто и тихо.
«Не может быть, чтобы это случилось без особой причины, — подумал барон, склонившись над беспокойно спящей женой, — что-то её сильно взволновало; но что?»
Позже он нашёл в платяном шкафу измятое письмо и, прочтя его, всё понял.
«Бедная Наталия, — думал Райнер, — она не смогла вынести этот удар. Кровь — не водица. Он — её первенец; она его любила и любит. И вот, после стольких лет, первое известие, и такое ужасное! Теперь, когда ушла Маргита, я думал, что она будет принадлежать только мне, а получается иначе».
Барон, с огорчением порвав письмо, бросил его в огонь и оставил комнату в твёрдом намерении поскорее добыть для жены более подробные сведения о состоянии её сына.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Под раскрытым окном в шикарной каюте корабля на мягких коврах лежала девушка, положив белые руки под голову. Белое платье с дорогими кружевами облегало стройную фигуру. Иссиня-чёрные косы обрамляли её белый лоб. Белизну лица подчёркивали и длинные густые ресницы, и изогнутые брови. Всё в этой девушке было прекрасно, и в то же время в её лице было что-то странное.
Через открытое окно доносились звуки песни о погибшем в бурном море юноше. Она слушала пение, и лицо её словно вуалью покрывалось. Она не услышала, ни как отворилась дверь, ни быстрых приближающихся к ней шагов и очнулась только тогда, когда рядом с собой услышала голос:
— Тамара, цветок мой, что с тобой?
Длинные её ресницы поднялись, и пара голубых печальных глаз посмотрели в лицо склонившегося над ней человека.
— Что с тобой? — заботливо спросил он ещё раз.
Горькие складки легли у маленького рта.
— Это ты, отец? Ничего, у меня всё в порядке.
— Дитя моё, ты знаешь, что я сделаю всё, чего бы ты ни пожелала. Может быть, у тебя есть неисполненное желание? Ты мне только скажи!
Она покачала головой.
— Ты печальна? Почему нет Орфы и Аси? Почему они не развлекают тебя чтением или музыкой? — спросил он насупившись.
— Я их сама отослала, я не хотела слушать их.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе почитал?
— Нет, зачем? — произнесла она тоскливо. — Я слушаю пение.
Там кто-то пел о погибшем корабле и о несчастном матросе. Я бы тоже хотела вместе с ним покоиться там, в мире кораллов и жемчуга, где я, хотя и ничего не видела бы, но и ни о чём не жалела бы.
— Тамара! — раздался крик измученной души. — Тамара, цветок мой, о чём ты думаешь? Ты же знаешь, что всё будет хорошо. Как только мы приедем домой и я приведу свои дела в порядок, мы немедленно переселимся в западную Европу: там мягкий климат, и ты сразу и навсегда поправишься.
Она энергично покачала головой.
— Я Египет никогда не покину.
— Дорогая моя, ведь это только на короткое время, не навсегда.
— Даже на короткое время я не поеду в Европу. Я к ней никогда не привыкну, и я не хотела бы там умереть. Оставь меня дома, я дома хочу умереть.
Растерявшись, мужчина обеими руками закрыл лицо. Грудь его взволнованно дышала. Видно было, чего стоило ему сохранить самообладание.
— Я пришёл за тобой, Тамара, — сказал он немного погодя. — Может быть, мы пойдём ненадолго на палубу? Я хотел бы представить тебя одному археологу, который совершает путешествие в Египет. Он большой почитатель нашей родины.
Лицо молодой дамы выразило мгновенный интерес.
— Ты можешь мне его представить, отец, но приведи его сюда, я сейчас не хочу выходить, — сказала она.
— Хорошо, милая. Но прежде я пошлю к тебе Орфу, ты, наверное, захочешь переодеться. Через полчаса мы придём.
— Хорошо, папа, — девушка обвила его шею руками.
Отец нежно прижал её к себе:
— Ну, что, сокровище моё?
— Не сердись, мне было так грустно, поверь мне.
— Когда я сердился, родная?
— Никогда, потому что ты такой добрый, а я такая скверная.
— О, ты моё чудное золотое дитятко, любимица моя, ты всегда добра.
Вскоре после этого в каюту Адама Орловского постучали, и нельзя было сказать, что молодому учёному это вторжение было приятно. Но когда постучавший вошёл, Адам был изумлён, ибо маркиза Орано он никак не ожидал увидеть.
— Извините, если я вам помешал, — сказал гость вежливо, когда хозяин усадил его в кресло.
— Ничего! Я всё равно отвлёкся от работы, слушая пение с палубы.
— Это пение, собственно, и является причиной моего прихода к вам.
— Вот как? Каким образом?
— Оно донеслось в нашу каюту и привело мою дочь в очень печальное настроение.
Адам удивлённо взглянул на своего гостя. Он уже несколько раз встречался с маркизом, но никогда ничего не слышал о его дочери — и вдруг такие слова.
— Может быть, маркиза не любит пение? — заметил Адам в некотором замешательстве.
— О нет, но песня была слишком грустной. И так как я не знал, чем развлечь мою дочь, я схитрил и пообещал представить ей вас, пан Орловский.
Адам невольно бросил на маркиза короткий, но выразительный взгляд и хотел было возразить, что не привык развлекать дам и что вообще он не для того здесь, чтобы разгонять у женщин скуку.
Но маркиз, словно предугадав такое возражение, грустным голосом продолжил:
— У меня лишь одно дитя, пан Орловский, и оно несчастно. Со всем моим богатством, которым меня судьба одарила, и всей порученной мне властью я не в состоянии заставить мой цветок улыбнуться в часы грусти, особенно здесь, на корабле.