Дорогой ценой
Шрифт:
Если бы кто-нибудь сказал Коримскому, что самый счастливый момент его жизни будет в комнате его провизора, он бы не поверил. А на стене светились незамеченные им до сих пор слова:
«Прощайте, и прощены будете!».
Доктор Лермонтов занимался составлением маршрута путешествия, когда кто-то тихо коснулся его плеча.
— Вы — как дух, Урзин. Где вы оставили Никушу?
— У себя.
— Вы пришли за мной?
— Нет, я хочу вам что-то сказать. Приехала пани Орловская проститься с братом, я считаю, в ответ на письмо, которое он ей написал.
— Что, Маргита Орловская здесь? Вы присутствовали
— Теперь и пан Коримский там. Если позволите, я закончу за вас маршрут путешествия. Друзья всегда рады поделиться счастьем. Идите, пан доктор, к пану Николаю!
— Вы очень добры, что избавляете меня от этого скучного дела..
У меня и так не хватило бы терпения, а теперь и подавно. Но надо составить такой маршрут, чтобы не утомлять Николая частыми пересадками и долгим ожиданием. Вот здесь я остановился. Однако я лишь поприветствую пани Орловскую и сразу вернусь.
Конечно же, он не вернулся. Застав господ уже в салоне, доктор стал свидетелем и ещё одним желанным участником семейной идиллии.
— Маргита, это Аурелий, мой единственный друг по университету, а теперь — брат и благодетель, — представил его Николай, и глаза молодой женщины тепло взглянули на него.
— Я от всего сердца благодарю вас, пан доктор, за всё, что вы сделали для моего брата и отца, — сказала она, протянув ему руку.
— Да, Маргита, мы доктору Лермонтову многим обязаны, — сказал пан Коримский.
— Он и теперь, не считаясь с неудобствами, отправится с нами в путешествие.
— Не верьте этому, пани, — возразил молодой человек, — я это делаю с удовольствием. А то, что я делал до сих пор, Никуша на моём месте сделал бы тоже, и даже больше.
— Этому я верю, однако это не умаляет ваших заслуг и нашего долга перед вами. Так, когда вы завтра отъезжаете?
— Примерно, в десять часов.
— Тогда мы завтра ещё увидимся.
— Ты придёшь? — удивился Николай.
— Неужели ты думаешь, Маргита, что мы тебя сегодня ещё отпустим домой? — заметил Коримский.
— И даже если бы все разрешили, я как врач не позволил бы вам ехать в такую непогоду, — вмешался Аурелий, и его весёлое настроение разрядило обстановку.
— О, если вы меня приглашаете, я охотно останусь? — воскликнула Маргита и рассказала о своём поспешном отъезде из Горки, причём так остроумно, что весёлое настроение не покидало всех и во время ужина, к которому и Урзин был приглашён. Когда после ужина он хотел удалиться, Николай задержал его.
— Последний вечер вы проведёте с нами, Мирослав, не правда ли, отец?
— Да, сын мой, если пан Урзин согласен.
— Оставайтесь, пожалуйста! — присоединилась к ним Маргита.
И Урзин остался.
* * *
А в это самое время старый пан Николай беспокоился о том, что Маргите в Горке будет скучно. О, ещё никогда ей не было так весело! Она играла для брата на пианино, иногда в четыре руки с доктором Лермонтовым. Затем
— А ведь вы мне должны, Мирослав, — сказал вдруг Николай.
— Я, пан Коримский?
— А вы забыли, что обещали спеть мне перед отъездом? Спойте теперь, пожалуйста; Завтра уже не будет времени на это.
— Если вы желаете и если остальные господа не будут против, я охотно спою.
— Мы просим вас, — сказала Маргита:
Молодой человек после краткого раздумья, прислонившись к фортепьяно, запел:
«Превыше разума любовь Твоя,
Господь, Спаситель мой!
Но жажду я любви Твоей всю полноту познать
И в ней всю силу, высоту, блаженство созерцать».
Врач не мог оторваться от лица певца. Что его так поразило — красота голоса, глубина чувства или сама песня? Маргита крепко держала руку брата. Она текст песни не совсем понимала, но тем более трогали её мелодия и нежность голоса. Николай закрыл глаза. Пан Коримский же впервые внимательно смотрел в благородное, загадочное лицо своего провизора, который продолжал петь;
«Превыше слов. Господь, любовь Твоя, Но жаждет слов живых душа моя, Чтоб грешникам погибшим возвещать Любовь, могущую спасти и все грехи прощать. Любовь превыше всей хвалы земной, Но жаждет сердце петь. Спаситель мой, Хвалу любви, нисшедшей до меня Из тьмы греха призвавшей в чудное сиянье дня».Голова Коримского опустилась. Лицо его стало бледным в печальным. Ах, было время, когда родная мать пела сыну своему об этом Иисусе и учила его молиться. Уста её замолкли в могиле, мальчик вырос и забыл о Христе. Он позабыл и данное когда-то им обещание — жить только для Него, как жила его мать, а теперь обо всём этом напомнила ему песня Урзина. А тот пел дальше с ещё большим воодушевлением:
«Зажги, Господь, любовь в моей груди! К источнику Ты сам меня веди. Дай верою мне жажду утолить; И от земных источников всё сердце отвратить. Когда ж лицом к лицу увижу я Тебя, Спаситель мой, то песнь моя Любви Твоей прославить широту, И высоту, и беспредельную всю глубину».Песня закончилась, но аплодисментов не последовало, лишь короткое «Благодарю!» услышал Урзин. Он и этого не ожидал. Немного смущённый, пожелав всем спокойной ночи, он удалился. Никто из оставшихся ни слова не сказал о его песне. Слишком глубоко затронула она их сердца…
Наступила ночь. Успокоенная сознанием, что она снова дома, наконец, в отцовском доме, Маргита спала сладким сном младенца. Николай от возбуждения немного устал. Аптекарь же почти до утра ходил по своей комнате, также и доктор не притронулся к своей постели. Он стоял у окна, прижимаясь лбом к холодному стеклу.