Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Ричардсон Сэмюэл

Но возвратимся къ нашему разговору; испытай, моя любезная, позволитъ ли матушка твоя переписку, читая наши письма? Естьли она и на то не согласится, то сколь корыстна будетъ моя дружба, естьли я стану пріобртать свое удовольствіе цной твоей должности!

Мн остается сказать нсколько словъ о вольныхъ выговорахъ, которыми письмо это наполненно. Я ласкаюсь, что ты мн ихъ простишь, потому, что мало дружествъ есть на такихъ основаніяхъ, какъ наше, то есть, на взаимномъ прав сказывать другъ другу наши погршности, и на довренности, что такіе предохраненія будутъ приняты съ благодарностію, слдуя сему правилу, что пріятне и почтенне быть исправляемому отъ друга, нежели подвергать себя охужденію и посмянію публики, слпымъ упорствомъ въ заблужденіи.

Но

я уврена, что теб не нужно повторять законы нашей дружбы, ни убждать въ взаимномъ наблюденіи ихъ съ величайшею строгостію, чтобы въ твою очередь не щадить моихъ погршностей и дурачествъ.

Кл. Гарловъ.

П. П. Я располагалась, что бы въ трехъ моихъ предслдующихъ письмахъ, не говорить о своихъ длахъ, естьли будетъ можно. Я намрена еще къ теб однажды написать, для увдомленія о моемъ положеніи; но позволь, моя любезная, что бы сіе общаемое письмо, и отвтъ твой съ твоими мнніями, составляли послднюю нашу переписку, пока запрещеніе не уничтожится.

Я страшусь, моя любезная, такъ, я страшусь, что бы нещастныя слдствія моей судьбы не заставили меня ввергнуться въ заблужденія, и въ низкія чувствованія малыхъ душъ; однимъ словомъ, что бы не принудили меня удалиться отъ прямаго пути истинны, въ которой я полагала мою славу; но будь уврена, для самой себя и для уменшенія безпокойства твоей матери отъ нашей переписки, что естлибы мн случилось впасть въ такую погршность, я бы никакъ не упорствовала въ моемъ заблужденіи, немедлнно бы прибгла къ раскаянію, и старалась бы возвратить потерянное сокровище, опасаясь, что бы погршность не превратилась въ обыкновеніе.

Прозбы Госпожи Сорлингсъ принудили меня отсрочить отъздъ мой на нсколько дней. Онъ былъ назначенъ въ слдующій понедльникъ, какъ я теб объясню въ первомъ моемъ письм, которое уже начато, но нашедши нечаянной случай для теперешняго, я ршилась его къ теб отправить.

Письмо CXXX.

АННА ГОВЕ, къ КЛАРИСС ГАРЛОВЪ.

Въ Пятьницу 21 апрля.

Матушка не принимаетъ, моя любезная, нашего предложенія, которое я отъ себя ей открыла; но Гарловы (прости мн сіе выраженіе) овладли совершенно ея умомъ. Она мн сказала, что это моя выдумка, что бы ее привлечь на твою сторону противъ всего семейства; но трудно будетъ ее уловить въ сти.

Не беспокойся много объ насъ, я тебя прошу; мы опять съ ней скоро поладимъ. То ссора, то миръ: это старая привычка, которая началась прежде твоего знакомства.

Однакожъ я теб приношу искренную благодарность за каждую строчку твоихъ послднихъ трехъ писемъ, которыя я намрена перечитывать, какъ скоро огонь мой вспыхнуть захочетъ. Я скажу теб безъ притворства, что мн невкусно было съ начала; но каждой разъ, когда вновь перечитываю, чувствую умноженіе моей къ теб нжности и почитанія, естьли то можно.

Впрочемъ я имю передъ тобою одну выгоду, которую сохраню въ томъ письм и во всхъ послдующихъ; то есть, что моей откровенности не нужно извиненіе, хотя я теб говорить буду съ равною вольностію. Сію разность я приписываю тихости твоего нрава, и моей скорости, о которой мимоходомъ я сдлаю нкоторыя размышленія. Надобно сказать теб однажды мое мнніе о томъ и о другомъ. Ты уврена, моя любезная, что кротость не порокъ въ женщин, а я утверждаю, что жаръ умренный и у мста употребляемый, также не порокъ. Впрочемъ, такія похвалы съ обихъ сторонъ значатъ, что мы не можемъ и не желаемъ можетъ быть препятствовать нашимъ склонностямъ. Ты не иметъ свободы оставить свой нравъ, такъ какъ и я. Намъ обимъ потребно бы къ тому было насильствіе. И такъ, каждая изъ насъ одобряя съ своей стороны то, что ей сродно, мы претворяемъ необходимость въ добродтель; но я замчу, что изъ нашихъ нравовъ, естьли бы они

были въ точности изображены, мой оказался бы естественне. Прекрасная живопись требуетъ равномрно свта и тней. Правда, твоя картина была бы окружена такимъ блескомъ и такою славою, что ослпляла бы всхъ взоры; но она отняла бы надежду у подражателей. О! моя любезная; пусть кротость твоя не подвергнетъ тебя злости свта, который неспособенъ чувствовать цны твоей! Что касается до меня, моя безпокойность удаляетъ отъ меня всхъ, которые хотли бы мн вредить, и я такъ собой довольна, что признавая даже непріятность моего нрава, я бы не желала помняться на твой.

Я сочла бы себя не простительною отворить ротъ для прекословія матушк, естьли бы имла дло съ такимъ нравомъ, каковъ твой. Правда есть непріятель притворства. Я берегу, моя любезная, похвалы мои для нравовъ открытыхъ и благородныхъ. Естьлибы каждый имлъ подобную смлость, то есть, хулить что стоитъ порицанія, и хвалить, что достойно похвалы, можно бы думать, что за недостаткомъ правилъ и убжденія, стыдъ исправилъ бы свтъ, и чрезъ два или три поколнія увидли бы можетъ быть, что стыдъ ввелъ бы правило. Не спрашивай у меня, моя любезная, на кого я устремляю такое размышленіе; я тебя боюсь, почти столькоже какъ и люблю.

Однакожъ ничто не можетъ удержать меня доказать теб новымъ примромъ, что одн благородныя души заслуживаютъ слпое и беспрекословное повиновеніе. Правда, какъ я сказала, есть непріятель лицемрія.

Г. Гикманъ, по твоему мннію, человкъ скромной; но скромность иметъ также свои не выгоды. Скоро, моя любезная, мы разсмотримъ все, что ты ни говоришь объ етомъ честномъ скромник. Онъ не пропустилъ вручить мн послднее твое письмо въ собственныя мои руки, съ нижайшимъ поклономъ и съ видомъ весьма довольнымъ. Къ нещастію этотъ радостный видъ его еще не прошелъ, какъ матушка, вошедши вдругъ, примтила равномрно и удовольствіе его и движеніе, которое я здлала, что бы спрятать бумагу за шею. Она не обманулась въ своихъ догадкахъ. Когда гнвъ бываетъ удаченъ нкоторымъ людямъ, то они всегда гнваются, или ищутъ случай огорчиться. Хорошо! Г. Гикманъ; хорошо! Анюта; еще письмо, которое осмливаются принесть и принимать! Тутъ то, твой скромный человкъ измнилъ себ своимъ замшательствомъ и неперывными рчами. Онъ не зналъ что длать, выдти ли и оставить меня раздлаться съ матушкой, или остаться и защищать меня въ сраженіи. Я презрла прибгнуть ко лжи: матушка вышла съ шумомъ, а я приближилась къ окну для прочтенія письма, оставя Г. Гикману полную волю острить зубы свои на пальцахъ.

Прочитавши письмо твое, я пошла смло къ матушк. Я ей пересказала твои великодушныя намренія, и желанія сообразоваться съ ея волею. Условіе твое я предложила отъ себя. Все отвергнуто. Она мн сказала, что не сомнвается, что бы не было прекрасныхъ картинъ въ воображеніи двухъ молодыхъ тварей, у которыхъ больше ума, нежели благоразумія. Вмсто того, что бы тронуться твоимъ великодушіемъ, она боле утвердилась въ своемъ мнніи. Она мн повторила свое приказаніе и позволила писать къ теб только для того, что бы о томъ увдомить. Сіе ршеніе, говорила она, не перемнится, пока ты совсмъ не помиришься съ своими родителями; что она въ томъ обязалась, и что надется на мое послушаніе.

Къ щастію я припомнила твои упреки, и взяла на себя, хотя и оскорбленный, но покорный видъ, но я теб обьявляю, моя любезная, что пока я возмогу свидтельствовать сама въ себ непорочности моихъ намреній, и буду уврена въ ожиданіи добрыхъ слдствій отъ нашей переписки; пока въ моей памяти будетъ, что ето запрещеніе происходитъ изъ одного источника всхъ твоихъ нещастій; пока я буду знать, какъ теперь знаю, что не ты виною непримиримости твоихъ пріятелей, и что ты имъ длала весьма честныя предложенія; то, несмотря на уваженіе мое къ твоимъ совтамъ и наставленіямъ, которыя во всякомъ другомъ случа былибъ приличны, ни что мн не воспрепятствуетъ въ упорномъ продолженіи нашей переписки и въ требованіи отъ тебя такихъ же подробностей, какъ будто бы запрещенія не было.