Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Шрифт:
«Если бы не жесткие действия СССР и его союзников, то руководство ЧССР, мгновенно миновав стадию «социализма с человеческим лицом», бросилось бы в объятия НАТО, войска альянса оказались бы у границ СССР. Варшавский блок лишился бы стратегически важного плацдарма в центре Европы. Незамедлительно начались бы центробежные процессы в лагере социализма. Все эти опасения «блестяще» подтвердились в конце 80-х – начале 90-х. Советский Союз не вынес урока из тактической победы в 1968 году. Вместо продуманных и осторожных реформ по китайскому варианту в стране начались экономический застой и политическая деградация…»
После этого «блицкрига» началась радикализация советского еврейства, которое не смогло простить советскому руководству подавления «бархатной революции». Последняя могла бы стать локомотивом для всего Восточного блока в деле проведения активных рыночных реформ, должных скрестить социализм с капитализмом. Однако высшая советская элита на тот момент еще не была готова к подобному повороту событий. Поэтому «пражская весна» была всего лишь придушена, но не задушена.
Еврейская элита в СССР, охочая до рыночных реформ, естественно, не могла заглянуть в будущее и предвидеть того, что рано или поздно этого джинна все-таки выпустят. Тогда, в 68-м, она была уверена, что советская система не реформируема и отныне подлежит только одной операции – уничтожению. Короче, если в начале 60-х, когда в СССР зародилось политическое диссидентство, количество евреев, желавших погибели советской системы, было не слишком велико, то после Праги-68 их число стало расти в геометрической прогрессии. Однако Аркадия Райкина к их числу отнести было никак нельзя. Он как раз относился к тем евреям, которые долгие годы были опорой для советской системы и которые настолько с ней срослись, что вне ее своей жизни уже не мыслили. Как верно заметила Мариэтта Шагинян:
«Искусство Райкина, рожденное при советском строе, плоть от плоти советского строя, растущее вместе с ним, живущее заботами и проблемами этого строя, становится потребностью для миллионов советских работников, так как отвечает на более широкую, глубинную потребность именно социалистического развития нашего общества – потребность в самокритике…»
Если взглянуть на проблему шире, то в голову приходят следующие размышления. Только при советской власти евреи сумели выдвинуть из своих рядов тысячи выдающихся деятелей в разных сферах жизни общества: в науке, медицине, литературе, кинематографе, эстраде, музыке, балете, изобразительном искусстве, журналистике, телевидении, радиовещании и т. д. Все это было не случайно. Евреи обладают удивительной способностью синтезировать чужую культуру и, пропустив ее через культуру своего народа, явить миру нечто новое, шедевральное. В СССР такой культурой для евреев стала русская, с ее гуманизмом и высокой духовностью. Вот почему на советской почве расцвело столько еврейских талантов, включая и Аркадия Райкина (к примеру, в Израиле ничего подобного мы не видим, так как там еврейская культура ни с какой другой тесно не переплетается).
Райкин был представителем того поколения советских евреев, которых можно назвать «земледельцами» – они любили землю, на которой родились и выросли. Им противостояли евреи из другого поколения – «кочевники» или «перекати-поле». Эти готовы были сорваться с насиженных мест, отправиться искать счастье за тридевять земель и ради этого готовы были заключить сделку хоть с чертом, хоть с дьяволом. Именно на последних и будут делать ставку зарубежные политтехнологи, которые всегда лелеяли мечту о расколе советского еврейства, долгие годы стравливая его как друг с другом, так и с властью.
Возросший антисоветизм части еврейской интеллигенции был только на руку деятелям из державного лагеря. Они начали очередную атаку на евреев, рассчитывая вытеснить их из общественной и политической жизни, значительно сократив их представительство в высших сферах. Однако Брежнев, у которого жена была еврейкой (как и у главного идеолога партии Михаила Суслова), не собирался отдавать соплеменников своей жены на заклание. Будь на его месте, к примеру, Александр Шелепин, и советским евреям, судя по всему, пришлось бы столь же несладко, как евреям польским, которых в 1967–1968 годах попросту вынудили эмигрировать из страны. Однако Брежнев продолжил политику полета на двух крыльях – либеральном и державном. В итоге председателем такого влиятельного ведомства, как КГБ, он назначил в мае 1967 года еврея Юрия Андропова. А русского Александра Шелепина, который реально угрожал его власти, как мы помним, снял с секретарства в ЦК КПСС и отправил руководить профсоюзами.
В этом же контексте следует рассматривать и тот официальный пиар, который был устроен в конце 60-х Аркадию Райкину. Как мы помним, в 1967 году свет увидели сразу два документальных фильма о нем («Адрес: Театр» и «Аркадий Райкин»), в следующем году ему присвоили высокое звание народного артиста СССР, а в 1969 году свет увидела первая книга-биография артиста, принадлежащая перу его соплеменника – А. Бейлина. Вообще, следует заметить, что пиаром Райкина в основном занимались евреи, коих было много в среде кино– и театральных критиков. Например, в 50-е годы о творчестве героя нашего рассказа много писали Евгений Мин и Давид Золотницкий, в 60-е – Татьяна Тэсс (подруга жены сатирика Р. Ромы). Впрочем, и без всякого дополнительного пиара слава Райкина в среде рядовых советских граждан продолжала оставаться достаточно высокой. Вот лишь один пример из этого ряда, о котором нам поведает супруга поэта А. Вознесенского Зоя Богуславская:
«Канун Нового года конца 60-х. Райкин живет в Переделкино, в коттедже Дома творчества писателей. Нас познакомили недели две назад, сейчас, выпив чая в столовой, он ужасно спешит, вечером в театре концерт. В ту пору он сам был за рулем – водитель он был виртуозный. Запуская мотор, он видит меня, стоящую на обочине шоссе с огромной елкой в охапку, на моем лице – ужас от стремительно ускользающих переполненных такси. Ничего не поделаешь – канун Нового года. Дома, на Котельнической набережной, меня ждут муж и сын. А что, если не выбраться к Новому году?!
– Едемте, – предлагает Райкин.
– Во какая елка! – развожу я руками. – А у вас концерт. Спасибо.
– Садитесь немедленно!
Мы отъезжаем. Мороз лютый, скрипят шины, трещат стволы сосен. Подъезжая к Минскому шоссе, посреди леса, машина останавливается. Зажигание не включается, нет искры, будто не работало никогда. Кругом ни души, темно. Минут 25 проходит, прежде чем Райкину удается справиться с мотором. Наконец-то едем дальше. По дороге в Москву я засекаю время – до начала его концерта 15 минут. Положение становится угрожающим.
– Выбросьте меня здесь, – предлагаю я.
Райкин молчит, невозмутимо глядя на дорогу, даже не пытаясь прибавить скорости. Похоже, я переживаю за его концерт больше, чем он.
– Там же зрители, они уже по фойе ходят. Остановитесь, – прошу я.
Молчание.
– Опоздаете! – безнадежно говорю я, как опытный водитель с двухлетним стажем.
Но вот подъезжаем к Киевскому вокзалу.
– Не волнуйтесь, пересажу вас на такси, – заявляет Райкин. – Тут есть стоянка.
В новогоднюю ночь площадь перед Киевским вокзалом была заполнена десятками такси, но почему-то все они парковались на достойном расстоянии от стоянки. Уже потом я поняла, что все водители ждали прибытия южного поезда в надежде на длинные концы, хороший заработок от щедрот людей, приехавших на встречу Нового года или в связи с ним.
Подразумевается, что все эти машины уже заказаны. Райкин подруливает к первой с краю, выходит из машины и оглядывается. И тут, через минуту, начинает происходить нечто невероятное. Из машин выскакивают водители, каждый хочет протиснуться к Райкину, а когда толпа вокруг него становится столь плотной, что уже не протиснуться, остальные возвращаются в машины и начинают гудеть. В воздухе повисает оглушительный вой, как победные фанфары в честь выигранного сражения.
Райкину удается перекричать шум и, обращаясь к первому из водителей (который дергает его за рукав), он говорит: «Будьте любезны, доставьте, пожалуйста, мою даму. К сожалению, сам я не могу – опаздываю на концерт».
Никогда в жизни, ни до, ни после, я не имела такого количества предложений подвезти меня в любой конец света, как в тот вечер. Меня дружно упаковали вместе с елкой, и под несмолкаемый стон гудков я двинулась в одну сторону, Райкин – в другую. Десятиминутная дорога до Котельнической набережной была заполнена ответами все на те же вопросы водителя: что играет, где живет, что ест, кого любит? И под конец я рискую разочаровать таксиста: «Ничего этого я не знаю, я всего лишь случайная попутчица в этот предновогодний вечер, которую выручил всенародный кумир и подвез в Москву из Переделкино».
И все же водитель этой машины, несмотря на все мои уговоры, не взял с меня по счетчику.
– Это будет один из самых памятных моих вечеров, – сказал он. – Я смог хоть в чем-то оказаться полезным Райкину.
И моему счастью не было границ, вечернее приключение стало главной темой встречи того Нового года.
– Все было нормально? – спросил меня Аркадий Исаакович два дня спустя, вернувшись в Дом творчества.
– А у вас? Успели?
– На десять минут задержали начало, но я их честно отработал, – засмеялся Райкин…»
Между тем в самом начале 1969 года в Театр миниатюр был возвращен Роман Карцев, который, как мы помним, был уволен из театра в 67-м, накануне премьеры «Светофора». По его собственным словам, возвращение произошло при следующих обстоятельствах:
«Когда я по приглашению Анатолия Кролла, известного джазового музыканта, направился в Тулу работать в оркестре, не выдержал – заехал в Москву и пришел на спектакль Райкина. И все громко, чтобы он слышал:
– Кто к нам пришел! Кого мы видим! Аркадий Исаакович, смотрите, кто пришел! Угадайте! – и втолкнули меня в грим-уборную, где сидел Райкин.
Состоялся такой диалог:
– Здравствуйте, Аркадий Исаакович, как здоровье?
– Ничего (гримируясь). Как дела?
– Да так себе. Я тут…
– Ну ладно, мы еще увидимся? Ты на спектакле?
– Да, конечно!
Райкин замолчал.
Спектакль прошел, как всегда, успешно. Да и вообще это был Райкин более современный, все монологи – «Дефицит», «Федя-пропагандист», «Изобретатель» и «В Греческом зале» (миниатюра родилась в 1968 году. – Ф. Р.) – стали классикой.
После спектакля я зашел за кулисы, выждал, пока все – гости, друзья – уйдут, и взахлеб стал его благодарить. А когда он меня спросил: «Ну как «Школа»? (та миниатюра, которую мы играли вместе с Витей и из-за которой я поссорился с Райкиным), я ответил: «Если честно – не то!»
– Да? – сказал Райкин. – Посмотрим, как ты ее сыграешь. Подавай заявление и возвращайся, а то мне все уши прожужжали.
И я вернулся в театр, где шел спектакль «Избранное» и где Райкин и Витя играли «Авас». Я стоял за кулисами и нервничал. При всем райкинском таланте в «Авасе» он играл результат, а не процесс. Но миниатюра была настолько точна, что пользовалась успехом даже и без него, когда играли другие актеры…
Тем временем Райкин начал нас брать на свои творческие вечера вне театра. Миша читал, мы с Витей играли две-три миниатюры. Так было в Донецке, в Одессе, в Баку. Все это происходило летом в отпуске. Нам платили по 8 рублей за выступление, а если это был Дворец спорта – то 16 рублей…»
Как ни странно, но вскоре после возвращения Карцева из райкинского театра вынужден был уйти Михаил Жванецкий. Причем опять же не по собственной воле. Впрочем, и его вина в этом тоже была – он позволил себе ослушаться приказа Райкина, который категорически запрещал актерам своего театра выступать на стороне. Кто этого приказа не выполнял, тот немедленно увольнялся. Так, например, было с группой пантомимы Гри-Гру, которую уволили перед Жванецким. Однако для последнего это событие не стало поводом к тому, чтобы задуматься. По его словам, ситуация тогда сложилась такая: