Дуэль на троих
Шрифт:
– Ваше величество, – все же вклинился я, – прошу вас не выдавать мне военных тайн.
Наполеон, осекшись, глянул на меня внимательнее. Потом стремительно шагнул ко мне.
– Почему же, мой верный Бекле?
Я понял, что не успел собраться с духом, но, быстро сглотнув, сказал:
– Вы же знаете, что во мне течет русская кровь…
Император с облегчением расхохотался:
– Какая чушь! Я тоже не француз, а корсиканец. Что не помешало мне создать великую французскую империю и увеличивать ее пространства по сей день! Но ты даже родился в Париже, ты с головы до кончиков ногтей – истинный парижанин!
– Я тоже так думал, монсеньор. Но я ошибался. Родился я здесь. Как это ни странно… – я развел руками, – россиянин, сносно говорящий на французском языке. Как и многие из русских. Я вам честно служил до этой минуты, ваше величество. Но сегодня выхожу в отставку, потому что не способен драться против своей родины. Не хочу, чтобы вы или кто-то еще посчитали меня изменником, поэтому открыто говорю вам о своем решении.
Повисла зловещая пауза.
Наполеон был изумлен. Он медленно обошел меня вокруг…
– О, мой честный Бекле!.. – сказал он наконец, и в его голосе зазвенела горькая ирония и злоба. – Другого времени, конечно, ты не мог найти для этого удара… – Он нервно расстегнул свой воротник.
– Вы тоже не спросили у России, готова ли она к удару.
– Даже так? – Император уже едва сдерживал гнев. – Даже так?.. – Он тяжело опустился за большой стол и постарался придать лицу официальное выражение (и только тут я увидел, как он измучен последними днями). – Вы поведали, юноша, что не намерены сражаться против своей родины. А за свою, так называемую, родину вы намерены сражаться?
Я молчал, в горле совсем пересохло. Но, очевидно, само мое смущение и дрогнувший взгляд сказали Бонапарту все.
Император, протянув руку, взял со стола один медный колокольчик из четырех и нервно позвонил.
В зал тут же вошли четверо рослых гвардейцев и остановились – двое сбоку от меня и двое за моей спиной.
Теперь Наполеон мог гневно резюмировать:
– В таком случае, юноша, вы обвиняетесь в измене, нарушении присяги императору, приравниваетесь к пособникам вражеской армии и будете повешены вместе с поджигателями и партизанами! Арестовать его!
Вот честно, неохота вспоминать об этом. Но уж назвался груздем, начал записки писать – хочешь не хочешь, а полезай пером в чернильницу.
Помню, в осеннем безоблачном небе металась огромная стая грачей… Я смотрел на ее бесконечное кружение, то ли чтоб уже заранее отвыкать от видов земных, то ли… Но едва стая птиц уходила левее и ниже, в мой кругозор попадала перекладина и толстая пеньковая петля на ней.
Уже во второй раз рассыпалась барабанная дробь. Я еще подумал: тут три раза, что ль, сигналят, как в театре?
Сидя на краю кособокого, состряпанного кое-как эшафота, я повторно набивал трубку. Солдатик из охранения трясущимися руками поднес мне огонь. Он, видно, боялся сильнее меня.
– Что, страшно? – сочувственно спросил я солдата.
– Ага, – признался он. – А… вам как?
Я пожал плечами:
– Да ничего, терпимо. Петля все-таки – что-то свое, родное. Я гильотину не люблю.
Снова сыпанули барабаны. Солдатик дрожащими руками убрал в карман свое отнюдь не волшебное огниво.
– Чего тянут-то, не понимаю… – сказал другой солдат.
– Ждут высочайшего повеления, – объяснил я всезнающе и все-таки глянул на окна дворца.
И точно сглазил. Тут мне все-таки связали сзади руки и надели на шею петлю…
Из воспоминаний адъютанта императора, Жерара Дюпона
…В тот час Наполеон, поглядывая иногда в окно, по своему обыкновению делал несколько дел кряду, пытался написать ответ Марии-Луизе и снова перечеркивал написанное.
Один раз у императора вырвалось:
– Какая поганая баба!..
(За точность выражения ручаюсь.)
– Госпожа не приедет в Москву? – наивно спросил арапчонок, работая своим опахалом.
– Никогда не вступай в брак, мой мальчик! – отвечал ему Наполеон.
– Слушаюсь, мой повелитель, – поклонился арапчонок.
Тогда император, вдруг развеселяясь, потрепал его по черным кудряшкам, встал и снова посмотрел в окно. Здесь я нашел уместным спросить императора:
– Ваше величество, так все-таки вешать Бекле или зачитать помилование?
– Я пока не решил, – помолчав, ответил Бонапарт. – Хочу еще раз взглянуть на него… Может быть, подарю этому олуху жизнь. Его отец дружит с Гёте, знал Вольтера… Дюпон, пусть не вешают без моего знака!
– Да, капитан предупрежден. По-прежнему, знак – взмах платка?
– Конечно. Вы же знаете… – Император последнее время все чаще и легче приходил в нервическое раздражение.
Он вдруг начал что-то искать по карманам, осматривать кресла и стол.
– Кстати, где хоть один платок?.. Их была дюжина!
Мы с арапчонком бросились на поиски платков, я звонком вызвал камердинера.
Я нашел один платок под бумагами, арапчонок вытянул другой из щели между сиденьем и спинкой дивана, и целую стопочку платков с собой захватил камердинер.
Выхватывая их у нас, император приходил во все большее негодование:
– Снова этот с вензелем «Ж» – Жозефина!.. Есть в этом доме хоть один платок без буквы «Ж»? – Император с размаха метнул в меня стопку платков.
И так случилось (и на то, конечно, воля Провидения!) что один платок вдруг выпорхнул в окно, чего не мог не увидеть бдительный капитан караульной команды, не отрывавший взгляд от окон кабинета императора…