Две повести. Терунешь. Аска Мариам

Краснов Петр Николаевич

Ко мн подходитъ слуга епископа аббуны Петроса. Аббуна замтилъ меня въ толп и приглашаетъ къ себ на трапезу…

Пойду…

X

Отъ аббуны Петроса я вернулся домой уже вечеромъ. Утомленная празднествомъ, Аддисъ-Абеба спала. Звзды мирно свтили на безоблачномъ неб, очертанiя предметовъ въ ясномъ и рдкомъ воздух рисовались безобразными черными пятнами. Въ хижин моей было темно. Вс вещи уже были уложены, вьюки заготовлены. Я зажегъ фонарь и осмотрлся. Постель и вещи Терунешь были не тронуты, хижина была пуста. Очевидно, она еще не возвращалась. Но мозги мои отяжелли отъ излишне выпитаго тэча, голову ломило, и я не сталъ раздумывать о томъ, куда могла дваться абиссинка. Слуги спали, и лишь у дверей калитки сонный «забанья» [15]

окликнулъ меня. Я прошелъ къ своимъ ящикамъ, замнявшимъ мн постель, легъ и скоро заснулъ тяжелымъ, пьянымъ сномъ. Проснулся я еще ночью. По крайней мр, въ хижин было темно, и звзды глядли мн въ окна. Тоска давила мн грудь. Какая-то унылая псня звенла и переливалась за стной — это она и мучила меня во сн, терзала, и не давала покоя. Плъ женскiй голосъ, сбивался и снова заводилъ грустную псню. Я прислушался. Слова, перебиваемыя трелями и фiоритурами, звучали явственно. Это была псня тоски по чужеземной стран, въ которую но можетъ, въ силу привязанности къ родин, попасть абиссинецъ. Я слышалъ теперь явственно каждое слово африканской псни:

Note15

Забанья — часовой.

Доро энкуляль энжи,Атуоддэмъ арьера.Ямосковъ агэръМытууа бахэръ лай лиммара. [16] {* Точная абиссинская псня. Переводъ ея:Любитъ курица яйца,А коровье молоко не любитъ.Возьми меня въ Россiю,Въ свой заморскiй домъ.}

Пла женщина, кончала куплетъ и заводила его опять сначала.

Я не вытерплъ и окликнулъ: — кто тамъ?

Пнiе прекратилось, дверь прiотворилась, и въ хижину мою вошла некрасивая, изрытая оспой, сестра Терунешь — Уоркнешь. [17]

Note16

* * *

Note17

Уоркнешь значитъ: золотая.

— Что случилось? Зачмъ ты здсь?..

— Проводить тебя, Гета, вмсто жены твоей.

— А гд же Терунешь? — тревожно спросилъ я. Предчувствiе чего-то недобраго охватило меня.

— Она въ тюрьм. Закована въ цпи и посажена въ тюрьму.

— За что?

— Вчера, когда негусъ подъзжалъ къ Геби, она бросилась къ его мулу съ криками: отпусти меня къ московамъ! Ее схватилъ Азачъ Гезау и ее допрашивали. Она опять просилась отпустить ее въ Московiю и ссылалась на любовь къ теб. По нашему обычаю, человкъ, который хочетъ измнить своему отечеству, долженъ быть закованъ и посаженъ въ темницу, до тхъ поръ, пока ему невозможно уже будетъ бжать.

— А потомъ?

— Потомъ его освобождаютъ. Терунешь послала своего ашкера предупредить меня о своемъ заточенiи, и когда я къ ней пришла, она просила отъ ея имени проститься съ тобой.

Я былъ потрясенъ всмъ случившимся. Я зналъ одно: Терунешь допрашивали, она показала на меня. Не сегодня, завтра, даже, можетъ-быть, сейчасъ придутъ слуги негуса и заберутъ меня для допроса. Положимъ, меня не дастъ въ обиду нашъ посланникъ… Но… но все-таки — бжать скоре, вернуться къ Ан въ Россiю — было лучшимъ исходомъ изъ всей этой исторiи.

Уоркнешь, казалось, догадалась о моемъ душевномъ состоянiи. Она дотронулась до моей руки и тихо сказала:

— Сестра моя неправа. Курица. любить яйца, а коровье молоко не любитъ — не можетъ абиссинка желать жить въ Россiи. Жаль, что ее заточили, но на все воля Божья и негусова.

Я метался изъ угла въ уголъ, не зная, что предпринять. Въ такомъ положенiи захватилъ меня разсвтъ. Мн все слышались чьи-то шаги, казалось, что вотъ-вотъ въ дверяхъ хижины появится хитрое темное лицо Азача Гезау. Первые лучи солнца

показались за горами. Слуги мои просыпались и вели муловъ на водопой. И вдругъ я ршилъ.

— Чуфа, Лифабечу, Алайу! — крикнулъ я: — вьючьте и кормите муловъ. Мы выступаемъ сейчасъ.

Черезъ четыре часа, подъ отвсными лучами солнца, по узкой и пыльной тропинк, спшнымъ шагомъ шло пятнадцать муловъ. Человкъ двнадцать оборванныхъ ашкеровъ, вооруженныхъ берданками, подъ предводительствомъ благо на каремъ мул, сопровождали ихъ. Караванъ спустился къ Хабан, поднялся на верхъ, миновалъ крутой подъемъ на гору, у подножiя которой росли три громадныя смоковницы, и скрылся за уступомъ горы, направляясь на сверо-востокъ.

Это былъ мой караванъ.

XI

Путь отъ столицы Абиссинiи, Аддисъ-Абебы — до французскаго порта Джибути на Тихомъ океан длится на пять частей. Отъ Аддисъ-Абебы до Бальчи дорога идетъ по высокому плоскогорью, перерзанному во многихъ направленiяхъ ручьями и поросшему высокой травой. Многочисленныя абиссинскiя и галласскiя деревни встрчаются на пути. По дорог видны жители, идущiе въ Аддисъ-Абебу, или возвращающiеся изъ нея. Такъ тянется путь на протяженiи около 90 верстъ. Затмъ — крутой каменистый спускъ внизъ, и на разстоянiи почти трехсотъ верстъ идетъ знойная Данакильская степь. Въ двухъ мстахъ она перерзана широкими рками Кассамомъ и Авашемъ, но между этими горными потоками, усмиренными степью, нтъ ни ручья, ни лужи. Потомъ идетъ рядъ горныхъ кряжей и долинъ между ними. Звонкiе ручьи устремляются внизъ, въ лощинахъ вчно зеленютъ болота и дремучiе тропическiе лса, съ бездной разнообразныхъ породъ деревьевъ, перевитыхъ лiанами, съ массой птицъ, дикихъ козъ и обезьянъ. На вершинахъ задумчиво шумятъ перистой листвой кипарисы* и туйи съ громадными стволами, ниже, тамъ, гд влаги становится больше, растутъ бананы, кокосы, гигантскiя смоковницы и ароматныя нжныя мимозы. Тысячи породъ лiанъ, срыхъ мховъ покрываютъ стволы и втви и образуютъ непроходимую завсу. Громадные бамбуки вытягиваютъ свои стройные стволы, внизу растутъ папоротники и травы, вычурные цвты цвтутъ здсь зиму и лто, наполняя влажный воздухъ запахомъ оранжереи.

Потомъ на пути встрчается шумный Хараръ, — этотъ Парижъ Африки съ каменными домами и стнами, съ самобытной арабско-египетской культурой, съ памятниками глубокой древности. Отъ Харара на 60 верстъ тянутся громадныя каменистый, поросшiя лсомъ, Гильдесскiя горы, прорзанныя звонкимъ и порожистымъ ручьемъ Белауа. На краю ихъ — пограничный камышевый городокъ съ населенiемъ изъ сомалей, абиссинцевъ, данакилей и арабовъ — Гильдесса. За Гильдессой на триста верстъ рядъ каменистыхъ горъ, песчаныхъ плоскогорiй, крутыхъ спусковъ и подъемовъ, сухихъ руслъ, широкихъ ркъ, поросшихъ колючею мимозой, верблюжьей срой травой, молочаями, уныло торчащими у песчаныхъ береговъ — это Сомалiйская пустыня, арена грабежей и разбоевъ. Она оканчивается у берега моря, и пески ея омыты зелеными волнами Тихаго океана.

На седьмой день пути я со своими слугами и караваномъ углубился въ Данакильскую степь и около полудня расположился бивакомъ на берегу рки Аваша. И впередъ и назадъ видна ровная песчаная степь, поросшая травою и на далекомъ горизонт окаймленная синеватыми зубцами горъ. Эта равнина прорзана проваломъ. Необъяснимыя силы природы раздвинули почву, и дв, почти отвсныя стны дали протокъ водамъ. Вода шумитъ и клубится между громадными валунами, пнится и вдругъ, успокоившись, вся неровная, покрытая волненiемъ, спускается внизъ. Мимозы развсили свои втви между камней, и трава мстами пробивается изъ голой скалы. Здсь, надъ ркою нависъ желзный мостъ французской работы. Но имъ мало пользуются. Большинство каравановъ идетъ бродомъ, и только лтомъ можно видть муловъ, бредущихъ между желзныхъ перилъ висячаго моста.

Я выбралъ мсто за Авашемъ, подъ тнью нсколькихъ мимозъ, разбилъ палатку и остановился на ночлегъ. Никогда я не чувствовалъ себя въ Абиссинiи такъ спокойно, какъ эту ночь. Авашъ — это первый серьезный рубежъ, за Авашемъ пойдутъ земли раса Маконена, гд законъ строже, а властитель, жившiй долго въ Италiи, гуманне. Терунешь была забыта.

Теплый день смнился прохладной ночью. Гд-то ревелъ оселъ, да шакалы тянули свой неизмнный визгливый концертъ. Далеко на горизонт видно было огненное море: то горла степь подожженная случайно или нарочно.