Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Как мне ее найти? – спокойно спросил рыцарь.
– Жоко знает, на Труандери! Он, или его сестра, или ее дочь.
– Я знаю этот дом. Какой этаж?
– Второй.
– А если их там нет?
– Жоко лежит в постели – Гриманд сломал ему ребра. Он никуда не пойдет.
Тангейзер посмотрел на Поля. Папа зажмурился. Он все еще втайне надеялся на победу. А Матиас думал о Малыше Кристьене. Кристьену должно быть известно о ребрах Жоко. Ла Фосс говорил, они не знают, где Карла. Теперь знают.
– Давно Кристьен узнал, где искать Карлу? – спросил госпитальер.
Во взгляде Поля была ярость, рожденная унижением:
– Я бы все вам рассказал, как только вы вошли.
– Знаю. Хочешь, чтобы я ударил еще раз?
– И там, где нет людей, старайся быть человеком.
Мальтийский рыцарь сразу понял, откуда появилась эта цитата: Карла, через Гриманда.
– Гриманд. Почему он тебе это сказал? – задал он очередной вопрос.
– Он сказал, что именно поэтому хочет меня найти. И именно поэтому я ему помог.
– Ты еврей?
– Думаете, еврею позволили бы сидеть тут? Нет. Но я знал одного еврея. Он научил меня кое-каким важным вещам, в том числе этой мудрости.
– Тогда у нас есть кое-что общее.
– Да, – сказал Поль. – Мы оба ее забыли.
Тангейзер вложил кинжал в ножны и сел.
– Вы хорошо знакомы с Марселем Ле Телье? – спросил Поль.
– Я впервые услышал его имя сегодня днем.
– Ему нужна Карла. Не знаю зачем. Замести следы – это разумно, как вы сами понимаете. – Толстяк кивнул на кровавую бойню, устроенную Матиасом. – Но Марсель не будет использовать Шатле, по крайней мере напрямую. Недоброжелатели узнают обо всем и используют это, чтобы свалить его. Медичи обратит эту войну на благо своему сыну, хотя и не желала ее. Но королева не станет терпеть лейтенанта по уголовным делам, который использовал Шатле для помощи ее врагам. Марсель обратится к «пилигримам». И к милиции. Бернар Гарнье, Томас Крюс, Брюнель, Сарре…
– «Пилигримы» убьют Карлу для Ле Телье?
– Нет, это благородная миссия. Спасти знатную католичку. У него сын служит в гвардии, Доминик. Злобный тупица. Он может нанять гвардейцев в достаточном количестве, чтобы захватить Кокейн. Для Гриманда это станет неожиданностью. Он король Кокейна. Могучий Инфант. Безумец, как я уже говорил. Но это всего лишь логово нищих и попрошаек, сорняков, до которых никому нет дела.
– Марсель лично возглавит экспедицию?
– Нет. Он не воин. И не станет отбирать славу у «пилигримов». Это их единственная плата.
– Твоим головорезам было приказано взять меня живым.
– Да, за это обещали дополнительное вознаграждение. Должно быть, Ле Телье хотел вас как-то использовать. На что он мог рассчитывать? Либо вы мертвы, либо думаете, что Карла мертва, и лежите связанным у меня во дворе. Или валяетесь пьяным в какой-то таверне. Я никогда не посылал больше троих против одного. Как вам удалось избежать засады?
– С помощью друга. И как же меня можно использовать?
– Что делал бы я на его месте? Оставил вас в какой-нибудь дыре на пару дней, избавился от Карлы, а затем освободил вас. Слава Шатле. Я бы доказал вам и всем остальным, что за все отвечает кто-то другой, и позволил бы вам, вашему ордену и закону действовать по своему разумению. Естественно, другой – это враг Марселя. Одним выстрелом двух зайцев. Доброе старое предательство, но Париж видел кое-что и получше. Можете мне поверить, никто никогда не узнает, кто стрелял в Колиньи.
– И это все, что ты мне хотел рассказать?
– Вместе мы могли бы заработать много денег.
– Это я тоже знаю.
Поль покосился на лежащий на столе арбалет. Потом он посмотрел в глаза Тангейзеру, без всякого страха, и госпитальер увидел в его взгляде самообладание, без которого тот не стал бы Папой Ле-Аля.
– Гриманд не особенно умен, хотя его можно назвать своего рода философом, – добавил Поль. – И еще он проклят – вы сами увидите. Его ни с кем не перепутаешь. Но у него хорошее чутье. Он сказал: «Кто-то сидит на навозной куче ненависти».
– Война превратит эту кучу в гору. Разве не на это они рассчитывали?
– Мне кажется, Гриманд имел в виду что-то личное, а не просто ненависть к гугенотам.
– Ты знаешь Орланду Людовичи?
– Нет. Но если вы расскажете о нем, я его найду.
– Я знаю, где его искать.
Матиас встал.
– На Морисе вы найдете кошелек с наградой для убийц. Тридцать золотых экю, – сообщил ему толстяк.
– Голова короля всегда пригодится.
– У меня есть еще много денег, но не здесь.
– Значит, ни тебе, ни мне они не понадобятся.
– Гриманд хотел спасти вам жизнь.
– Его жизнь может спасти только один человек, и это не ты. Какая тебе разница?
– Я до конца не уверен, но привык считать Гриманда своим сыном.
– Папа и король. Хуже не бывает.
– У вас черная душа. Надеюсь, гамбит себя оправдал.
– Ты сел не за ту сторону доски. Однажды это произойдет и со мной.
– Такова жизнь.
Иоаннит взял спонтон и снова повернулся к Полю.
– Вы знаете, сколько денег можно сделать из дерьма? – неожиданно сменил тот тему, но Тангейзер не слушал.
Он пронзил Папе Полю сердце, и тот умер, не издав ни звука.
Потом госпитальер взял кошелек Мориса и арбалет. Каменный пол был залит кровью жертв. Такова жизнь. Такова его жизнь. Он прошел вдоль стойки мимо обезглавленного музыканта, все еще сидевшего на стуле, и откинул дверной засов, после чего толкнул плечом дверь и покинул таверну, превращенную им в скотобойню.
На улице было почти темно. Грегуара мальтийский рыцарь не увидел. Рядом стояла бочка, в которую собиралась дождевая вода с крыши. Тангейзер положил на землю оружие и стянул с себя пропитанную потом и кровью рубаху, прилипавшую к коже. Затем он погрузил голову в воду до самых плеч. Вода оказалась холоднее, чем он ожидал, и приятно бодрила. Матиас сделал несколько глотков, прополоскал в бочке рубашку и вытерся ею. Стало легче. А с противоположной стороны улицы к нему уже бежал мальчик с собакой.
– Я испугался, – признался Грегуар.
Он смотрел на татуировку янычара на руках своего господина.
– Я же говорил, что не собираюсь умирать в Париже, – отозвался тот, выжимая рубаху.
– Я слышал шум. И увидел вот это, – мальчик показал на дверь.
Кровь текла из-под дверей «Слепого волынщика» и капала на ступеньку крыльца.
– А что случилось с менестрелем? – спросил Грегуар.
– Как любят повторять наши правители, на войне страдают и невинные, – развел руками иоаннит.