Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– «Вы должны ждать, один, у виселиц на Гревской площади, в полночь», – сформулировал он наконец следующую фразу.
Открытое пространство площади позволит вовремя заметить предательство и, если придется, прорваться с боем.
Отец Филипп обмакнул перо и записал.
– «При малейшем намеке на предательство вас убьют», – продолжил Тангейзер.
– «В этом вы можете верить его слову», – приписал священник, уже не спрашивая согласия.
Матиас не стал его останавливать.
– «Если вы не придете на встречу, – диктовал он, – шевалье вас выследит и убьет. Медленно. Ради вашего же блага прошу пересмотреть свои представления о лояльности…»
– Превосходно. Может, прибавим: «…что время от времени вынуждены делать все мы…»?
– Люблю, когда все выглядит достоверно. Придумай окончание в том же стиле.
Ла Фосс просиял и провел пером по подбородку.
– «Умоляю последовать этому искреннему совету, дабы наши дружеские отношения могли снова расцвести в более мирных и счастливых обстоятельствах», – предложил он.
Вопреки здравому смыслу, Тангейзер почти решил пощадить Ла Фосса. Но фраза о расцветающей дружбе – понятно, чем обернется эта дружба для городских мальчишек, – заставила его передумать. Он сдернул очки с носа священника и прочел письмо. Человек, писавший его, не собирался умирать. По крайней мере, это будет скорпион в кармане Малыша Кристьена.
– Теперь подпись и все прочее. И твоя обычная печать.
Из глубины дома послышался голос Грегуара, сообщавшего о прибытии брата Ансельма.
– Бонифаций должен поторопиться. Я все услышу, а мой парень будет за тобой следить.
Отец Филипп встал, покачнулся и вдруг, лишившись чувств, снова опустился на стул. Тангейзер большими пальцами нажал ему на определенные точки под скулами. Священник пришел в себя.
– Простите! – взмолился он. – Мои руки… Боль усилилась.
– У меня на поясе есть камни бессмертия. Опиум. Я дам тебе один. Позже, – пообещал госпитальер.
Письмо было передано быстро и без всяких осложнений.
Тангейзер похлопал Ла Фосса по спине:
– Скажи, святой отец, в этой старой церкви есть крипта или нечто подобное?
– Внизу похоронены основатели ордена. А зачем вам?
– Это золото очень тяжелое. Я хочу оставить его в надежном месте – если, конечно, тебе можно доверять.
Филипп заверил его в своей честности. Матиас улыбнулся:
– Шучу. Покажи мне крипту. А потом каждый из нас отправится в свое убежище.
Ла Фосс отвел его в крипту. Убить священника не составило труда – все было сделано быстро и без всяких церемоний. Затем он сдвинул каменную плиту и сбросил тело в гробницу.
Захватив спонтон, рыцарь вышел на улицу. Дождь прекратился. В полумраке Тангейзер разглядел покрытую шрамами кобылу и Грегуара, который скармливал кусочки сыра лысой собаке. За спиной у него висела торба и арбалеты со связанными удавкой стременами. Мальчик не стал спрашивать о священнике, и его господин вскочил в седло.
На перекрестке они остановились.
«Дворы», – подумал иоаннит.
Воздух был горячим и влажным после дождя. Уходившая на запад длинная улица позволяла увидеть дальнюю окраину Вилля, где небо клубилось красным и оранжевым, словно оскверненное пожаром уничтоженного Содома. Последние лучи заходящего солнца освещали витражи высокой колокольни. Их красота была омрачена стыдом, а добродетели, которые они прославляли, выглядели насмешкой на фоне пережитых злодеяний. Крики людей словно прощались с закатом, точно так же, как раньше приветствовали восход. Ночь придаст смелости преступникам, фанатикам и негодяям. Хаос проявит их худшие стороны.
Где-то среди этого океана зла Карла смотрит в лицо смерти. Тангейзер уже видел, как она встречает старуху с косой. Помнил ее взгляд, этот холодный огонь, который даже его пробирал до костей. Его супруга видела мир не таким, как видел его он, даже если этот мир был так уродлив. Она видела возможности, а Тангейзер – границы, которые нужно разрушить. Если кто-то и мог выжить и сохранить благородство, то только она. Если нет, придется оплакивать ее еще раз. Никуда ему от этого не деться. Возможно, это единственная ценность, которая у него осталась. Матиас верил в Карлу. Должен был верить – если не ради нее, то ради себя.
Мальтийский рыцарь закрыл глаза.
Он представил, как бьется сердце ребенка. Его маленькой девочки.
Сегодня он потерял и ее, тосковал и по ней. А теперь она снова с ним.
– У нее большое сердце, – сказал Грегуар. – Я знаю.
Тангейзер открыл глаза.
Мальчик гладил широкую грудь Клементины.
– Не только у нее, – вздохнул госпитальер.
Но сообразительность Грегуара не распространялась на собственные достоинства.
– У вас есть еще лошадь? – удивился он.
– Нет. Клементина верно служила нам весь день. Нужно устроить ее на ночлег.
– Я знаю все конюшни в городе, хорошие и плохие.
– И еще ты знаешь, где переночевать самому. Иди.
– Если вы меня отошлете, я все равно пойду за вами. Незаметно.
– У меня много дел, очень опасных.
Грегуар чихнул, и из его ноздри на дорогу выпал кусочек сыра. Тангейзер вытянул вперед руку:
– Дай мне арбалеты.
Он взял всю связку и зажал ее в правом кулаке, вместе с пикой, после чего снова протянул руку.
– Садись сзади меня.
– Вы хотите, чтобы я ехал с вами? – Юный слуга не верил своим ушам. Ему требовалось объяснение. – Как паж?
– Нет. Как друг.
Грегуар заморгал, словно из всех событий дня это потрясло его больше всего. Он отвернулся, пытаясь скрыть задрожавшую губу.
– У меня были верные друзья, – сказал Тангейзер. – Но никого из них я не ценил так высоко.
Мальчик схватил протянутую руку и вскочил на спину Клементины.
– А Люциферу можно с нами? – спросил он.