Двенадцатый год
Шрифт:
Девушка страстно прижала к губам полуобрезанную прядь своей косы и долго смотрела на нее... "Да, ру-сенькая, с краснецой... как смешно... Вот и верь поверьям..."
"Теперь он поправляется, и, вероятно, в скором времени, по окончании размена пленных, мы обнимем нашего воскресшего друга. Вот все, что я могу сообщить вам, сударыня, и считаю это за счастье для себя".
Девушка опять подняла глаза к небу и тут только заметила, что около нее стоит нищенка; а со стороны с удивлением смотрят на нее ребятишки
Сунув в руку нищей какую-то монетку, она быстро пошла домой, чувствуя, что как будто вся Москва повеселела, а у нее в сердце - душистая сирень, его шепот ласковый и милые буквы на стволе старой березы... "Ру-сенькая с краснецой... материнское благословение... нет, это мое благословение..."
Всю дорогу она держала руку приложенною к лифу, ва который она засунула письмо, и ей казалось, что письмо это ласкает ее, шепчет слова, от которых она трепетала там, за кустом сирени...
– Та-та-та! ты где это пропадал, Ириней блаженный? Таким восклицанием встретил ее дядя, Мерзляков, бакалавр и профессор, который уже успел после обедни разоблачиться и, шурша и шмыгая туфлями около письменного стола, что-то искал между бумагами.
– Где пропадал, разбойник иринейский?
– ворчал он ласково.
– Да я, дядя милый, с вами же была в Архангельском, а вы ушли с кем-то раньше и забыли обо мне, - отвечала девушка, краснея как рак.
– Какова злодейка... забыл! Да знаешь ли ты, воробей иринейский, с кем я ушел?
– Не знаю, дядя.
– А! скажите пожалуйста! Она не знает графа Ростопчина, вельможу и сочинителя, Силу Андреича Богатырева... А! сверчок ты иринейский!
– Так это он, дядя?
– Он, Ириней ты этакий Иринеич! А что ж ты, Емелька ты эдакий Пугачёв, делал до сих пор в церкви, Наполеон ты этакий!
– Службу, дядя, слушала.
– Службу, слышь! Ах ты, Бонапарт Иринеич, а мы не службу слушали?
– Я благодарственный молебен слушала, дядя.
– Скажите! благодарственный молебен! А за что это благодарить-то, Ириней ты Бонапартыч?
– За мир, дядя.
– Хорош мир! нечего сказать!
И, расставив руки, бакалавр полуласково, полусердито смотрел ей в глаза.
– А! скажите пожалуйста! А верь рожица в самом деле пресчастливая и глазенки превеселые! Точно опа Наполеона победила... Ах, молодость, молодость! Сколько-то в вас глупости - непочатый край глупости и непочатый край счастья...
И бакалавр, грустно поникнув головой, задумался... А у молодости действительно оказался непочатый угол счастья... Мерзляков понял это, и ему стало грустно: как поэт и. мечтатель, он боялся, что у него этот угол заполнился уже жизненным опытом и всяким ненужным мусором, который обыкновенно сваливается на задний двор нашей жизни, хотя творцу знаменитой канты "Среди долины ровныя" было в это время не более тридцати лет.
– Так благодарственный
– Да, дядя милый.
– Ах, Ириней, Ириней ты мой маленький, - ласково шептал он, тихо гладя голову Девушки.
А она припала губами к его сухой руке и расплакалась.
15
В это время в комнату вошла баба, сильно изъеденная оспой, и молча подала Мерзлякову записку.
– От кого это?
– От Хомутовых... Яшка принес.
Баба говорила сурово, нетерпеливо двигая локтями.
– Ты что, Мавра, мрачная такая?
– спрашивает Мерзляков.
Баба молчит, но еще энергичнее двигает локтями, не смея, по-видимому, взглянуть в лицо барышне, которая, видя мрачное расположение бабы, как нарочно улыбается.
– Что, верно, пирог не удался?
– допрашивает бакалавр.
– А? не удался?
– Да у вас разве что удастся!
– гневно отрезала баба.
– Что так? Чем я виноват в твоем пироге? а? Опять молчит баба.
– Ну, говори, чем я помешал твоему пирогу?
– Чем! а все у вас воняет! и пирогом воняет, и кухней воняет, и луком воняет... Ну!
– Ну что ж, пирог тут при чем?
– А при том! И платок, Мавра, подай, и туфли сыщи - ну...
– Ну?
– Ну, и подгорел...
Барышня не удержалась, так и покатилась со смеху. Рассмеялся и Мерзляков.
– Ну, Мавруша, так я лакея себе найму, чтоб не отвлекал тебя от кухни, - сказал он, улыбаясь.
– Ни в жнсть не хочу лакея!
– протестовала баба.
– Коли на вас не угожу, так отпустите меня.
– Да Бог с тобой!
– Не хочу лакея! Охальники они все.
– Да полно, Мавруша, дядя шутит, - ласково заговорила барышня.
– А вы, дядя, читайте, не держите ее. Ступай, Мавруша, пускай лакей подождет.
Мавра ушла, сердито хлопнув дверью. Мерзляков развернул записку и, увидав почерк, покраснел как-то неловко. Девушка заметила это, но не показала виду.
– Это от моей ученицы... от Хомутовой барышни, - пробормотал он, точно школьник, краснея еще более.
"А, плутишка дядька!
– подумала про себя девушка.
– Верно, там что-нибудь есть; а каким философом притворяется!"
Бакалавр наконец овладел собой и снова весело зашагал по кабинету.
– Ну, Ириней Иринеич, сегодня я в большом свете, - сказал он, держа в руках записку и как бы любуясь ею.
– Кучу, брат Ириней.
– У кого, дядя, у Хомутовых?
– Да, у сенатора Хомутова... Вон моя ученица пишет, что она сегодня не будет со мной учиться, но не от лени - "с вами, пишет разбойница, с вами, говорит, я готова день и ночь учиться", а сегодня, говорит, у нас будут гости - Ростопчин граф, князь Иван Михайлович Долгорукой, Глинка Сергей Николаевич, Козлов - ну, этот повеса всегда у них торчит...