Двенадцатый год
Шрифт:
– Ни ножек, ни ручек, только крылышки; крылышками это бесплотными помавают и гласы херувимски испущают...
– Ну, матушка, еще пирожка скушай.
– Довольно, кажись, матушка, будет - оченно сыты.
– Нету, скушай, родная.
– Спасибо, спасибо... Не сквернит во уста...
– Ну, Мавра, пирог на славу удался, - одобрительно кивает Мавре бакалавр, - хоть бы и Наполеону.
– Тьфу-тьфу-тьфу! с нами кресная сила!
– зачура-ла Мавра.
– Чур ево, окаянного.
– И совсем не йодгорел, Мавруша, так только немножко подрумянился, успокаивала ее барышня.
– А все-таки
– Ну, батюшка, барин, Лексей Федорыч, отпустите вы меня, не слуга я вам, не угожу на вас ничем - это не жизнь, а каторга!
– заголосила огорченная Мавра.
– Полно, полно, Маврушка! Он шутит, - успокаивала ее старушка.
– Ах, Алешенька! как тебе не стыдно, да еще при гостях!
После обеда бакалавр, поцеловав руку у матери, удалился в свой кабинет. Старушка и странница отправились в спальню, чтобы отдохнуть маленько и о божест-венском поговорить, а Ириша вышла в сад, находившийся при домике, в котором жил Мерзляков. В этом-то саду, обнесенном высоким деревянным забором, находились и акации, и сирень, и аллея, и береза с буквами на стволе - одним словом, все, что напоминало девушке прошлогодние вечера, и особенно один душный, незабвенный вечер, когда... Ну, да об этом Ирише лучше знать, чем нам... Но в саду она оставалась недолго, тревожимая какими-то мыслями, и воротилась назад. Так как кабинет дяди не был закрыт, то она и прошла туда. Мерзляков сидел у письменного стола и, по-видимому, мечтал над полученной от Хомутовых запиской. Девушка, заметив это, улыбнулась. "У, дядька гадкий, - подумала она.
– и у него письмецо, и у меня - ишь тихоня!"
– Я вам, дядя милый, не помешала? Вы читаете?
– А! это ты, Ириней... Я вот читаю... смотрю, в котором часу у Хомутовых надо быть, - заговорил бакалавр торопливо, пряча записку.
– А вот я никогда не видала вашу ученицу, дядя, - Хомутову... Молоденькая она?
– Лет двадцати или с малюсеньким хвостом, вот как твой нос.
– А хорошенькая, она, дядя?
– Вот тебе на! Уж и ты стала разбирать хорошеньких... барышень или мужчин?
Ирина покраснела.
– Нет, дядечка, - я так, из любопытства.
– То-то, плутовка, Ириней эдакой Бонапарты?!.. Ане хочешь ли почитать вот новую книжку - недавно вышла, книжка хорошая... И знаешь, кто сочинитель?
– Не знаю, дядя. Кто?
– Такая вот, как ты, барышня.
– Это Поспелова*, дядя? "Муза речки Клязьмы", как ее назвал князь Долгорукий?
– Нет, да ведь Поспелова, ты знаешь, умерла больше года тому назад.
– Как же, знаю. Еще мы с вами и на могилу к ней ходили. Помните ее эпитафию - такая чувствительная:
Любовь и дружество, рыдая в сих местах, Поспеловой сокрыли прах.
– Помню. А эта недавно вышла "Неопытная муза" - Буниной*.
– Буниной, дядя, я не знаю.
– Ну, мы ее с тобой, если хочешь, и начнем теперь же.
– Ах, как я рада, дядечка... Только сегодня у меня голова болит...
– Ну, в другой раз... А хорошо, сильно пишет... О ней уж вон как говорит поэт:
Я вижу - Бунину - и Сафо наших дней Я вижу в ней*.
– Да у нас уж много этих Саф было, дядя... Еще, помните, тот Тургенев, веселый такой, что приезжал из Петербурга, дразнил вас этими Сафами. Российские
– Тургенев - это друг Карамзина и Сперанского... А тебе, глупый Ириней, все смешно.
– Да, конечно, дядя, смешно, - "российские Са-фы", "российские Платоны", "российские Невтоны", "российские Наполеоны" еще будут.
– Ну, этому не бывать, Ириней.
– А что, дядечка, пленных скоро будут менять?
– вдруг оборвала Ириша.
– Вот тебе раз! Каких пленных?.. Ты кого пленила?
– Ну уж, дядя, с вами и говорить-то нельзя!
– обиделась барышня.
– Ну, не сердись, Ириней... Что это тебе за охота пришла о пленных вспомнить?
– Да так, дядечка, - о Наполеоне заговорили, ну и вспомнила... Вон в церкви как рыдала одна молоденькая барыня. Должно быть у нее кого-нибудь или убили, или в плен взяли - так жалко было ее, так жалко! И многие плакали на панихиде, и я плакала, оттого и голова разболелась у меня.
– Ну так ступай в сад - и пройдет. А Мавре скажи - ишь как гремит посудой, точно Наполеон, - скажи, дружочек, Мавре, чтоб принесла мне квасу, да холодного, со льду... Я тут поваляюсь и почитаю...
– Хорошо, дядечка, сейчас.
– А маменька все о божественном, поди, с этой выжигой разглагольствует?
– Да, они теперь о каком-то "беспятом бесе" говорят... Ну, прощайте, дядя, - я пришлю Маврушу.
И Ириша, нагнувшись к бакалавру, поцеловала его сзади в плечо, а он, обхватив ее за шею, притянул к себе и поцеловал в лоб.
– Ну, смотри у меня, чтоб голова не болела...
– Не будет, дядечка, - и девушка весело упорхнула.
16
Оставшись один и выпив залпом принесенного кухаркой со льду игривого квасу, Мерзляков взял со стола небольшую, напечатанную на довольно грубой синеватой бумаге "Неопытную музу" и, улегшись на диване, который служил ему и постелью, стал читать.
Мерзлякову около тридцати лет, но лицо у него такого покроя, что показывает его значительно старее этого возраста. Гладко выбритое, сухощавое, с тонким, хотя приятным и как будто несколько плаксивым разрезом губ, с высокими навесами над глазами, которые как бы искали уединения в тени бровей и выглядывали оттуда зсегда задумчиво - лицо это выдавало мечтателя и меланхолика, с смелою мыслью и робким, нежным сердцем. Прическа, сообразно вкусу того времени, направляла вьющиеся от природы, мелкие каштановые, как у Ирипга, волосы более к стороне лица, чем затылка, и потому голова казалась нечесаною, как голова Байрона. В то время у всех головы казались нечесаными, если не были напудрены.
По временам Мерзляков, закрыв глаза, повторял наизусть какое-нибудь двустишие или четверостишие, как бы смакуя; иногда бормотал одобрительно: "с огоньком, с огоньком девица"; то книга опускалась вместе с рукою на диван, и глаза смотрели куда-то вдаль, через эту стену, принимая выражение не то тоски, не то надежды.
"Анюта... Анюточка... Пленира мок... хоть бы раз в жизни назвал тебя в глаза этим именем, Пленира моя, Анюточка... День и ночь, говорит, готова со мной учиться... только учиться... Нет, высоко ее ножки стоят над моею головой, не досягнуть мне до них... Что я? бакалавр, профессор из деревенских мальчишек!.."