Дверь в лето (сборник)
Шрифт:
— Можно ли связать солнечные пятна с биржевым курсом или с лососем в реке Колумбия, или с модой на женские платья? Мы не знаем, но, несмотря на это, кривая поднимается или опускается.
— Но для этого должны быть основания.
— Должны? У фактов нет “почему”. Они существуют, но ничего не доказывают, кроме самих себя. Почему вы сегодня разделись?
Лицо ее стало сердитым.
— Это неизвестно.
— Весьма может быть, что неизвестно, но я хочу показать вам, почему это заботит меня, — он пошел в спальню и принес оттуда большой рулон миллиметровой бумаги. — Разложим это вот здесь, на полу. Тут собраны все пятидесятичетырехлетние циклы — видите здесь гражданскую войну в Америке? Видите, как точно она подходит? Восемнадцатилетние циклы, девятилетние циклы, сорокаодномесячные циклы, ритмы солнечных пятен — все это при дальнейшем рассмотрении оказывается связанным. Наводнение на Миссисипи, пушной промысел в Канаде, биржевые курсы, заключение браков, эпидемии, загрузка грузовиков, банкротства, нашествия саранчи, разводы, рост деревьев, войны, количество осадков, земной магнетизм, предлагаемые строительные патенты, убийства — что бы вы ни назвали, у меня все здесь есть.
Она уставилась на кружево волнистых линий.
— Но, Потти, что это значит?
— Это значит, что все вещи происходят в равномерных ритмах, нравится вам это или нет. Это значит: юбки должны быть короткими — все модельеры Парижа не опустят подол ни на дюйм. Это значит: если курс акций на бирже падает, все субсидии и другие меры правительства не заставят его подняться, — он указал на кривые. — Здесь вы, собственно, видите газетные сообщения о колониальных товарах. А теперь взгляните на экономику и прочитайте, как специалисты пытаются придать этому смысл. Это значит: если суждена эпидемия, она разразится обязательно, несмотря на все официальные меры предосторожности. Это значит: мы — лемминги. Она подергала себя за нижнюю губу.
— Это мне не нравится. Я хочу быть хозяйкой своей судьбы. У меня свои собственные желания, Потти. Я знаю, что они у меня есть — я это чувствую.
— Я могу себе представить, что каждый маленький нейтрон в атомной бомбе чувствует то же самое. Он может сделать “БУМ!” или оставаться в покое, как ему нравится, но это ни в малейшей степени не изменяет процесс, бомба взорвется. И к этому я пришел уже давно. Вы видите здесь что-нибудь чрезвычайное, Миди?
Она взглянула на диаграмму и попыталась охватить весь узор.
— Внизу, справа, они как-то сходятся вместе.
— Верно. Вы видите горизонтальную пунктирную линию? Там мы находимся сейчас — и это все уже достаточно плохо. А теперь вы видите эту прямую отвесную линию? Это шестью месяцами позже. Это захватит нас. Вы видите циклы — длинные, короткие, все. Каждый в отдельности или проходит через эту точку, или достигает в ней своего высшего значения.
— Это плохо?
— Три большие линии сошлись в тысяча девятьсот двадцать девятом году, и экономическая депрессия поставила нас на лезвие ножа. Тогда двадцатичетырехлетний цикл стал поддерживающим элементом. Теперь все это сходится в один огромный пучок — в пару кульминационных точек совсем не того вида, которые могли бы нам помочь. Я имею в виду, что гусеницы и грипп едва ли принесут нам много хорошего. Миди, если статистика вообще что-то значит, тогда эта бедная, старая планетка еще никогда не переживала такого возмущения с тех пор, как Ева связалась с Адамом. Я боюсь.
Она внимательно посмотрела ему в лицо.
— Потти… вы не разыгрываете меня?
— Видит небо, как бы я хотел, чтобы все это было шуткой. Нет, Миди, с цифрами спорить нельзя, халтурить нельзя. Я не знаю, как это сделать. Это — Год Невезения.
По дороге домой Миди долго молчала. Когда они приблизились к Западному Лос-Анджелесу, она спросила:
— Потти?
— Да, Миди?
— Что мы можем сделать против этого?
— Что можно сделать против урагана? Закрыть уши. А что можно сделать против атомной бомбы? Попытаться действовать быстрее, чем атомная бомба и не быть там, где она взорвется. Что можно сделать еще?
— Да, — она несколько мгновений помолчала. — Потти, вы скажете мне, когда надо будет бежать?
— Если я сам буду это знать.
Он проводил ее до двери и повернулся к выходу, когда она сказала:
— Потти.
— Да, Миди? — он посмотрел на нее.
Она взяла его голову в ладони и притянула к себе. Потом страстно поцеловала его в губы.
— Ну — это была статистическая единица?
— Н-н-нет.
— И все — тоже будет так! — сказала она с мягким нажимом. — Потти, мне кажется, я могу изменить твою кривую.
“Русские отклоняют ноту ООН.”
“Наводнение на Миссури побило рекорд 1951 года.”
“Мессия с Миссисипи против суда.”
“Конгресс нудистов захлестнул берег Бейли.”
“Британско-иранские переговоры в глубоком тупике.”
“Оружие накапливается со сверхсветовой скоростью.”
“Тайфун во второй раз мчится к Маниле.”
“Бракосочетание на дне реки Гудзон — Нью-Йорк, тринадцатое июля — в специально сконструированном костюме на двух человек. Сегодня священник Далтон обвенчал Мередит Смит, прожигательницу жизни и героиню газетных заголовков и принца Оги Шлезвига, которые до сих пор жили в Нью-Йорке и на Ривьере. Бракосочетание передавалось по телевидению специально разработанным морским аппаратом…”
В то время, как Год Невезения двигался по стране все дальше и дальше, Брин испытывал меланхолическую радость от того, что все новые данные подтверждали его выводы. Необъявленная мировая война разворачивала свои кровавые фронты в полудюжине мест по всему земному шару. Брин не обозначил ее; заголовки были достаточно ясны для каждого. Он сконцентрировался на фактах поменьше, что появлялись на внутренних страницах газет — фактах, которые для остальных ничего не значили, но все вместе ясно свидетельствовали о неуклонной тенденции.
Он отмечал биржевые курсы, количество осадков, ожидаемый урожай пшеницы, но прежде всего обращал внимание на сообщения о кислотных дождях.
Попытка замолчать серию раздеваний дала основание для закона “о непристойном обнажении”. Теперь пришло сообщение о Церкви Объединения Всех Душ в Спрингфилде: пастор провел церемонию обнажения. Вероятно, в первый раз за тысячу лет, подумал Брин, за исключением культа звезд в Голливуде. Высокочтимый господин утверждал, что церемония проводится так же, как при “танце высшей жрицы” в древнеегипетском Карнаке.
Весьма возможно, но у Брина были сведения, что “высшая жрица” работала исполнительницей стриптиза в ночном клубе. Во всяком случае, святой отец не был арестован. Две недели спустя сто девять церквей в тридцати трех штатах предлагали такие же аттракционы. Брин занес их на свою кривую.
Течение реки Колорадо стало еще медленнее, чем прежде, уровень воды сильно упал. Несмотря на это, люди в Лос-Анджелесе стали совершать медленное самоубийство, поливая лужайки, когда переполнились резервуары. Региональная комиссия по водоснабжению попыталась хоть как-то ограничить это безрассудство, но ее приказы легли под сукно столов полицейских властей пятидесяти городов, и водопроводы работали с полной нагрузкой.