Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
— Но этот Корвен меня просто возмущает! — вырвалось у генерала.
— Вот именно! — ответил «юный» Роджер, и Динни показалось, что она никогда не слышала более неуверенной интонации.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Динни сидела в маленькой пустой приемной, перелистывая «Таймс». Тони Крум стоял у окна.
— Динни, — сказал он, оборачиваясь к ней, — не могу ли я хоть чем-нибудь ей помочь? В известном смысле я кругом виноват, но я изо всех сил старался держать себя в руках.
Динни взглянула на его огорченное лицо.
— Не знаю. По-моему, нужно говорить только правду.
— А вы верите в нашего адвоката?
— Пожалуй. Мне нравится, как он нюхает табак.
— А я не верю в эту защиту. Ради чего мучить Клер в суде, если она совершенно невиновна? И какое это имеет значение, если они меня разорят?
— Мы должны как-нибудь помешать этому.
— Неужели вы думаете, я допущу…
— Не будем спорить. Тони. На сегодня хватит! Правда, здесь противно? В приемной у дантиста и то приятней: там хоть есть старые иллюстрированные журналы, гравюры на стенах, и можно привести с собой собаку.
— А курить здесь разрешается?
— Конечно.
— Только у меня очень плохие сигареты.
Динни взяла у него сигарету, и некоторое время они молча курили.
— Нет, какая все-таки мерзость! — сказал он вдруг. — Этому господину придется ведь приехать сюда? Он по-настоящему, наверно, никогда ее ни капли не любил!
— О нет, конечно, любил. «Souvent homme varie, folle est qui s'y fie» [83].
— Ну, лучше бы ему со мной не встречаться, — мрачно сказал Крум.
Он вернулся к окну и стал смотреть на улицу. Динни сидела, вспоминая другую сцену, когда двое мужчин все же столкнулись, и их унизительная встреча, похожая на встречу двух разъяренных псов, имела для нее столь трагические последствия.
Вошла Клер. На ее обычно бледных щеках горели красные пятна. — Ваша очередь, Тони,
Крум отошел от окна, пристально посмотрел ей в лицо и направился в комнату адвоката. Динни почувствовала глубокую жалость.
— Уф! — сказала Клер. — Идем скорей отсюда!
На улице она продолжала:
— Знаешь, Динни, уж лучше бы нам быть настоящими любовниками, а то и положение нелепое и все равно никто не верит.
— Но мы верим.
— Да, ты и папа. Но этот кролик с табакеркой не верит, да и никто не поверит. И все же я решила выдержать до конца. Тони я не предам и не уступлю Джерри ни на йоту.
— Давай выпьем чаю, — предложила Динни. — Можно же где-нибудь в Сити напиться чаю!
На людной улице они скоро увидели ресторанчик.
— Значит, тебе не понравился «юный» Роджер? — спросила Динни, когда они уселись за круглый столик.
— Нет, он славный и, кажется, вполне порядочный человек. Должно быть, юристы вообще не способны кому-нибудь верить. Но меня ничто не заставит рассказать о своей жизни с Джерри, я твердо решила.
— Я понимаю Роджера. Ты начинаешь сражение, уже наполовину проиграв его.
— Я не позволю защитникам касаться этой стороны вопроса. Раз мы их нанимаем, пусть делают то, что мы требуем. Отсюда я еду прямо в Темпл, а может быть, и в парламент.
— Извини меня, но я опять возвращаюсь к тому же: как ты намерена вести себя с Тони Крумом до суда?
— Так же, как и до сих пор, только не проводить ночей в машинах. Хотя какая разница между днем и ночью, в автомобиле или еще где-нибудь, — я, право, не вижу.
— Юристы, вероятно, исходят из человеческой природы вообще.
Динни откинулась на спинку стула. Сколько тут юношей и девушек! Они поспешно пили чай или какао, ели булочки и плюшки; то слышалась их болтовня, то наступало молчание. Воздух был спертый. Всюду столики, всюду снуют официанты. Что же такое в действительности эта самая человеческая природа? И разве не говорят теперь, что ее нужно изменить, а с затхлым прошлым пора покончить? И все-таки этот ресторанчик был совершенно такой же, как тот, в который она заходила с матерью до войны, и это было тогда так интересно, оттого что хлеб был такой пористый. А суд по бракоразводным делам, в котором она еще не бывала, — изменился ли он хоть сколько-нибудь?
— Ну как, допила, старушка? — спросила Клер.
— Да. Я провожу тебя до Темпла.
Когда они остановились, прощаясь, у Мидл-Темпл-Лейн, высокий приятный голос произнес:
— Вот повезло! — И кто-то легко и быстро сжал руку Динни.
— Если вы идете прямо в парламент, — сказала Клер, — я забегу домой взять кое-что и догоню вас.
— Очень тактично! — заметил Дорнфорд. — Давайте постоим здесь, возле этого портала. Когда я вас долго не вижу, Динни, я чувствую себя потерянным! Чтобы получить Рахиль, Иаков служил ее отцу четырнадцать лет, — конечно, сроки жизни были тогда другие, чем теперь, поэтому каждый мой месяц равняется его году.
— Но ведь Рахиль и он ушли в странствие.
— Знаю. Что ж, буду и я ждать и надеяться. Мне остается только ждать.
Прислонившись к желтому «порталу», Динни смотрела на Дорнфорда. Его лицо вздрагивало. Ей стало вдруг жаль его, и она сказала:
— Когда-нибудь я, может быть, вернусь к жизни. А теперь я пойду, мне пора. До свидания, и спасибо вам…
Этот неожиданный разговор заставил ее подумать о самой себе, и от этого ей не стало легче. Возвращаясь домой в автобусе, она видела перед собой взволнованное лицо Дорнфорда, и на душе у нее было тревожно и грустно. Зачем причинять ему страдания, — он такой хороший человек, такой внимательный к Клер, у него приятный голос и милое лицо; и по духу он ей неизмеримо ближе, чем был когда-либо Уилфрид. Но где же то неудержимое, сладостное влечение, при котором все приобретает иную окраску и весь мир воплощается в одном существе, в единственном и желанном возлюбленном? Она сидела в автобусе неподвижно и смотрела поверх головы какой-то женщины на противоположной скамейке; женщина судорожно сжимала пальцами лежавшую на коленях сумку, и у нее было выражение лица охотника, пытающего счастье в незнакомой местности. На Риджент-стрит уже вспыхивали огни, стоял холодный, совсем зимний вечер. Здесь когда-то тянулась изогнутая линия низких домов и приятно желтел Квадрант. Динни вспомнила, как, сидя на империале автобуса, она спорила с Миллисент Поул о старой Риджент-стрит. Все меняется, все меняется на этом свете! И перед ее внезапно закрывшимися глазами возникло лицо Уилфрида с оскаленными зубами, каким она видела его в последний раз, когда он прошел мимо нее в Грин-парке. Кто-то наступил ей на ногу. Она открыла глаза и сказала:
— Простите!
— Пожалуйста.
Страшно вежливо! С каждым годом люди становятся все вежливей.
Автобус остановился. Динни поспешно вышла. На Кондуит-стрит она прошла мимо мастерской портного, который раньше шил на ее отца. Бедный отец, он теперь никогда здесь не бывает: одежда стоит слишком дорого, и он «терпеть не может» заказывать себе новые костюмы! А вот и Бонд-стрит.
Здесь образовалась пробка, вся улица казалась сплошной вереницей остановившихся машин. А говорят, Англия разорена! Динни свернула на Брютон-стрит и вдруг увидела впереди себя знакомую фигуру мужчины, который медленно шел, опустив голову. Девушка догнала его.