Джони, оу-е! Или назад в СССР
Шрифт:
— Слава Богу, это не сон, — услышал я голос матери. Услышал и застыдился своих только что мелькнувших мыслей.
Глава 11
Было Воскресенье, но мать ещё вчера сказала, что её вызвали на работу. Кто-то у них на заводе заболел или «заболел», а месячную норму бригады надо было выполнять, или снизятся квартальные премии. Я ещё подумал, что грамотно руководство завода делает, не давая трудящимся «гнать» план в конце квартала. Такой «гон», как мы все знали, приводил к увеличению брака. Радиозавод, как предприятие «режимное», стремился к
Мать ушла рано, а потому до вечера не знала, что Сашка из дома ушёл и ушёл, собрав вещи. Причём почти все свои вещи, которые смог унести в трёх сумках и чемодане. Откровенно говоря, я слышал, как он уходил, так как услышал характерный скрип и щелчок замка закрываемой входной двери.
Я проводил его взглядом из кухонного окна, где, якобы пил утреннюю воду. Я каждое утро в пять часов пил воду и бежал в лес на тренировку. После этой бессонной ночи и вчерашней работы на сцене, тренировка отменялась.
В Сашкиной комнате на столе лежала записка: «Мама, я решил снова жить в общежитии. Пусть в этой комнате живёт Женька».
— Благодетель, блять! — выругался я, прочитав шедевр лицемерия.
Мать сначала расстроилась, а потом обрадовалась, ведь теперь не у меня будет своя комната, а у неё будет своя комната. У неё, взрослой женщины.
Вдруг осознав это, я взбесился. Сашка, видите ли, должен был, сука, заниматься! Ещё надо узнать, чем он там занимался? Но если в общаге сейчас живёт, значит — учится. А если не в общагу перебрался? Ведь он мог жить дома, потому, что его из ВУЗа выперли. А ведь вполне возможно, что и выперли. И тогда понятен его интерес к деньгам. Если он собирался куда-то уезжать, то ему на первое время нужны были деньги. Наверное, так. Схожу в институт узнаю.
Я уже переместил свои вещи в СВОЮ комнату, разложив и развесив их в трёхстворчатом шифоньере. Перенёс школьные принадлежности, разместив учебники на настенных полках. Короче — переехал.
В этой комнате слева от двери была ниша глубиной на ширину прихожей. Она и была, по сути, продолжением прихожей. Некоторые соседи сверху со стороны комнаты нишу зашивали, а со стороны прихожей, расшивали и делали кладовку. Сосед с пятого этажа занимался фотографией и такой кладовке сделал себе фотостудию, даже проведя туда воду и слив.
Я зашивать нишу не стал — туда вмещалась двуспальная кровать, если что, поэтому диван «Ладогу» я туда из маминой комнаты и переместил, а Сашкину панцирную кровать, которая там и стояла, разобрал. Ещё у меня имелся балкон. Наша квартира была похожа на Мишкину, только у них было два балкона: «южный» и «северный», а у нас только «северный». У них в нише тоже стояла Мишкина «Ладога», а у окна, как и у меня, письменный стол.
Государство делало стандартные квартиры, выпускало стандартную мебель, приводила к определённым стандартам жизнь граждан, пыталась воспитать стандартного человека. Последнее не получилось. «Человеки» получались не плохими, но в стандарты не помещались. Русские люди по натуре волюнтаристы и загнать их в рамки стандарта не получилось ни у Чингисхана, ни у царей, ни у нынешней власти, ни у какой другой. Да-а-а-а…
Стандартизировать жизни граждан у советского правительства тоже, как мы знаем,
Самое интересное, что все обо всём знали, пользовались, а законодательно запрещали.
Мне с одной стороны было легко заниматься своим делом, как цеховику, можно было выбрать перспективное направление, но кроме рисования и радио делать я ничего не умел. И то…. Называть рисование, изготовление трафаретов и штампов — кощунственно. Другого я пока не мог. Не мог себе даже позволить начать заниматься рисованием акварелей. Акварель требует дзэн, а к дзэну надо сделать первый шаг, а я его сделать боялся.
В перспективе я планировал начать платно тренировать мальчишек и девчонок, давая им основы каратэ, но о себе, как о тренере, можно будет заявить только через год, когда окрепнет моё тело. Года должно хватить.
Как уже говорилось, ОБХСС и КГБ меня не пугали. До шестнадцати лет я мог заниматься даже валютными операциями. Сейчас уголовная ответственность несовершеннолетних начиналась с четырнадцати лет. Но и то только за совершение убийства, кражи, разбоя, грабежа, нанесение тяжких телесных повреждений, злостного хулиганства, изнасилования, умышленное уничтожение или повреждение имущества, повлёкшее тяжёлые последствия. Это я вычитал в уголовном кодексе СССР от 1960 года в книжном магазине, куда специально зашёл, дабы восстановить понимание своего юридического статуса.
То, чем уже занимался я, уголовной ответственностью мне не грозило и в четырнадцать лет. А два года, я мог себе позволить, вообще ни о какой ответственности не думать. А ведь до пятьдесят восьмого года «уголовка» грозила детям уже с двенадцати лет.
Днём я снова посетил барахолку, продал пару футболок Позднякову, и когда шёл назад к трамваю, заметил слежку. Меня вела не какая-то гопота, на что я рассчитывал, разглядев первую фигуру, а чья-то служба наружного наблюдения. Скорее всего — милицейская. Не мог я так быстро заинтересовать контору глубокого бурения.
Наружка особо не шифровалась, потому я, после «третьей передачи», её и обнаружил. Первый, что вёл меня от барахолки передал своему коллеге женской наружности через метров сто, та передала меня третьему, а третий сел со мной в трамвай номер пять, шедший от Баляева до Железнодорожного вокзала. Мненадо было делать пересадку на Луговой, но я проехал мимо.
— Бельмондо, так Бельмондо, — подумал я, вспомнив анекдот. — У меня как раз осталась одна майка. Женька сетовал, что кроме сотни у него денег нет, а мы договаривались три по сорок. Мне не хотелось продавать Женьке три штуки за сотню. Жаба меня победила, и я отдал ему две футболки за восемьдесят. Жук, как я его стал звать, а он и не думал обижаться, видимо хотел бессовестно нажиться на мне, но я попытку сию безжалостно пресёк.