Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 2
Шрифт:
"Сувенир,"- сказал он Уильяму, широко ухмыляясь - и крутанувшись на каблуках, удрал вслед за своими товарищами.
Сквозь туман к Уильяму донеслось лошадиное ржание - довольно насмешливое, надо сказать.
***
ЕМУ ХОТЕЛОСЬ СРОЧНО, НЕМЕДЛЕННО, СИЮ ЖЕ МИНУТУ как-нибудь исхитриться - и убить по крайней мере одного из них.
Но они скрутили бы его легко, как ребенка, ощипали бы, точно гуся, и оставили валяться здесь, на земле, как какое-нибудь чертово вонючее дерьмо!
Гнев был так велик, что он вынужден был остановиться и cо всей силы
...И задохнулся от боли, убийственно свирепый и неподвижный.
Он зажал травмированную руку между бедер и шипел сквозь стиснутые зубы, пока боль не утихла.
Шок смешался в нем с яростью; он чувствовал себя более чем когда-либо дезориентированным, у него сильно кружилась голова. Грудь тяжело вздымалась - он схватился за голову здоровой рукой, нащупал там жалкий щетинистый обрубок - и в новом припадке ярости изо всех сил начал пинать дерево ногами.
Ругаясь на чем свет стоит, он захромал по кругу, наконец рухнул на каменный выступ и, тяжело дыша, опустил голову на колени.
Постепенно дыхание выровнялось, и способность мыслить рационально стала к нему потихоньку возвращаться.
Правильно. Он все еще блуждал где-то в дебрях Лонг-Айленда - но теперь без лошади, еды и оружия. И без волос.
Это заставило его сесть прямо, сжать кулаки и с некоторым трудом попытаться побороть в себе ярость.
Так. Сейчас у него просто не было времени злиться.
Попадись ему когда-нибудь на глаза Гарри, Аллан, или тот маленький человечек с ученым голосом...
Что ж, времени у него было достаточно, когда еще это произойдет...
Сейчас главной его задачей было найти хоть какую-то армейскую часть.
В то же время единственным его желанием было сбежать, немедленно дезертировать, сесть на корабль до Франции и никогда сюда больше не возвращаться, бросить армию ко всем чертям, чтобы все думали, что он убит.
Но он не мог этого сделать, по разным причинам, не в последнюю очередь из-за отца - который, вероятно, предпочел бы, чтобы он был убит, чем трусливо бежал с поля боя.
Ничего не поделаешь...
Он безропотно поднялся на ноги, заставив себя почувствовать благодарность за то, что бандиты, по крайней мере, оставили ему плащ.
Туман слегка поредел, тут и там - но по-прежнему сыро и холодно лежал на земле.
Но не этим он был обеспокоен; его собственная кровь до сих пор кипела в жилах.
Он оглянулся вокруг, на темные силуэты скал и деревьев. Они выглядели точно так же - как и все прочие чертовы скалы и деревья, возникавшие у него на пути в ходе этого позорного дня.
"Правильно,"- повторил он вслух и, ткнув пальцем в воздух, покрутился вокруг своей оси, как делал когда-то в детстве.
"Эни-мени-минни-мо, поймать француза за гузно, если он заверещит - ох, да черт с ним!"
Слегка прихрамывая, он отправился дальше. Он понятия не имел, куда идет, но должен был куда-то двигаться, иначе взорвался бы непременно.
Какое-то время он развлекал себя переосмыслением недавнего столкновения, с удовлетворяющими его самолюбие видениями - в них он захватывал толстяка по имени Гарри и ломал ему нос в кровавую кашу, прежде чем разбить его голову о камень. Потом, схватив лежавший поблизости нож, он потрошил того высокомерного маленького ублюдка... вырывал из него легкие наружу... это был так называемый "кровавый орел", прием, который использовали дикие германские племена - они делали на спине человека надрезы и вытягивали его легкие через щели таким образом, что они хлопали, как крылья, пока тот не умирал...
Постепенно он успокоился, потому что вынести такого уровня кровожадной ярости было уже невозможно.
Нога чувствовала себя лучше; костяшки пальцев на руках оказались ободраны, но боль была не пульсирующая, значит, поранился он не так уж сильно - и собственные фантазии о мести показались ему довольно нелепыми.
Неужели это и было то, что называется "яростью битвы"?- подумал он.
Но разве ты сам не хотел бы просто стрелять и наносить удары налево и направо, потому что такова твоя обязанность, убивать - или это должно еще и нравиться?
Или ты должен желать этого нестерпимо - так же, как хочешь женщину?
И разве не почувствуешь себя полным дураком, после того, как все это совершил?
Ему уже приходилось думать об убийстве в бою. Не всегда, но довольно часто, время от времени отвлекаясь.
Он приложил немало усилий, чтобы все это себе представить, когда решился идти в армию.
И еще тогда понял, что к этому действию могут прилагаться и сожаления.
Однажды отец рассказал ему, честно и без попыток самооправдания, об обстоятельствах, при которых он убил своего первого человека.
Не в открытом бою, но после одного такого... Тогда он добил шотландца, раненного и брошенного на поле в Каллодене.
"Таков был приказ,"- сказал ему отец.
"Пощады не будет - вот был наш письменный приказ, подписанный Камберлендом." Во время всего рассказа глаза отца были устремлены на книжные полки, но в этот момент он посмотрел на Уильяма в упор, глаза в глаза.
"Приказы,"- задумчиво повторил он. "Разумеется, вы будете обязаны следовать приказам... Но придет время, когда приказать вам будет некому, или вы окажетесь в ситуации, которая внезапно и решительно изменилась. И однажды - такое время обязательно наступит, Уильям, - ваша честь продиктует вам, что вы не можете следовать приказу. В таких обстоятельствах вам придется следовать только своему собственному суждению, и вы должны быть готовы жить с последствиями принятого решения."
Уильям торжественно кивнул.
Он только что принес свои новенькие армейские документы отцу, чтобы тот их просмотрел; подпись лорда Джона, как его опекуна, была необходима. Тем не менее, он считал подписание документов простой формальностью; и не ожидал ни признаний, ни проповеди - если это было именно тем, чем было.
"Я не должен был этого делать,"- сказал вдруг его отец. "Я не должен был в него стрелять."
"Но... ваш приказ..."
"Он на меня никак не повлиял, по крайней мере, не напрямую. В то время я еще не получил своего армейского патента; я сопровождал в этой кампании брата, но сам еще не был солдатом; тогда я еще не был под присягой. И мог отказаться."