Ельцин
Шрифт:
Результаты можно было видеть в главной подведомственной ему области, то есть в органах исполнительной власти в Москве. Ельцин, как никто, красноречиво заявлял о недостатках государственного управления, возникших после падения коммунизма. Свое первое президентское послание Федеральному собранию в 1994 году он назвал «Об укреплении российского государства». В начале его Ельцин говорил о «разрыве между конституционными принципами и реальной практикой» управления. Россия отвергла автократию, но не нашла ей работоспособной альтернативы, и это подтачивало ход реформ.
«Отказавшись от командного принципа осуществления власти, государство так и не смогло в полной мере овладеть правовым принципом. Это вызвало такие угрожающие явления, как… расцвет бюрократизма, который заглушает рост новых экономических отношений… включение части чиновничества на разных уровнях в политическую борьбу, что приводит к саботажу государственных решений… коррупция, проникшая в государственный и муниципальный аппарат… низкий уровень исполнительской дисциплины… рассогласованность в работе министерств, ведомств… Нужно открыто признать: демократические принципы организации власти все больше и больше дискредитируются. Формируется негативный образ демократии как слабой, аморфной власти, мало что дающей большинству людей и отстаивающей прежде всего свои
1217
Послание Президента Российской Федерации Федеральному собранию «Об укреплении российского государства». М.: Российская Федерация, 1994. Р. 14.
Конституция 1993 года положила конец борьбе между исполнительной и законодательной властью, но мало что сделала для наведения порядка в исполнительной власти, кроме отмены поста вице-президента, использованного Александром Руцким для атаки на президента. Одним из вариантов было бы устранение ее структурной двойственности. Геннадий Бурбулис хотел упразднить институт премьер-министра и сделать президента однозначным руководителем исполнительной власти, как в США, с тем чтобы главы министерств отчитывались непосредственно перед ним и образовывали президентский кабинет. Первый шаг к реализации этой цели Бурбулис видел в совмещении постов президента и премьера, как это сделал Ельцин осенью 1991 года. Сначала Ельцину эта идея понравилась, но к середине 1992 года он ей воспротивился, поскольку хотел переложить всю черновую работу по реформам на другого человека, сделав его своего рода громоотводом. Как сказал в одном из интервью Бурбулис: «Пусть президент [так думал Ельцин] будет той главной волей по стратегическим целям, но трудности и неприятности и обременительные решения в текущем моменте пусть принимают те, кого можно будет за это снять» [1218] . Новая конституция закрепила разделение между всенародно избранным президентом и премьер-министром, утверждаемым парламентом и ответственным за повседневную работу и бюджет. Подобное решение напоминало французскую Пятую республику де Голля. В некотором смысле в нем проявилось и советское наследие: большую часть коммунистического периода посты генсека КПСС и председателя Совета министров занимали разные люди, но руководящая роль при этом оставалась за партийным лидером.
1218
Геннадий Бурбулис, второе интервью, проведенное Евгенией Альбац, 14 февраля 2001. Идея не принадлежала Бурбулису. Ее в течение некоторого времени обсуждали Август Мишин и другие специалисты по конституционному праву.
Центробежных потоков внутри государственного аппарата никогда не хватало на то, чтобы подтолкнуть Ельцина к радикальным действиям. Бюрократия, лишившаяся своей роли прислужницы при партийном аппарате и утратившая экономическую монополию из-за рыночных реформ, казалась ему обезглавленным монстром, не представляющим сиюминутной угрозы. Хотелось бы сделать ее менее коррумпированной и более ответственной, но подобные цели не были для Ельцина главным приоритетом. К тому же любого высокопоставленного чиновника, пойманного на месте преступления, всегда можно было уволить. В августе 1993 года, например, Ельцин отстранил от должности министра безопасности Виктора Баранникова, уличенного во взяточничестве, после чего тот переметнулся на другую сторону в конституционном конфликте и после октябрьского расстрела парламента был арестован. В ноябре 1994 года Ельцин уволил заместителя министра обороны Матвея Бурлакова, которого журналисты обвиняли в том, что он обогатился в процессе вывода советских войск из Германии; под суд генерала так и не отдали. В рамках борьбы с систематическим взяточничеством, откатами и подлогами Ельцин издал целый ряд указов, но пользы от них было мало. Лидер реформистской партии «Яблоко» Григорий Явлинский потребовал от президента, чтобы он начал полномасштабную борьбу с коррупцией — только при этом условии Явлинский согласился поддержать его на выборах 1996 года, но Ельцин в ответ только пожал плечами: «Ну что я могу поделать — это же Россия!» [1219]
1219
Григорий Явлинский, первое интервью с автором, 17 марта 2001.
Оценивая деятельность Бориса Ельцина в области принятия решений, следует применять адекватные критерии. Прогрессивные государственные деятели в демократических или полудемократических странах не решают проблемы единолично. Они выявляют проблему, запускают процесс и начинают действовать. Когда к ним присоединяются последователи, это может служить целям лидера и укреплять его влияние; иногда отношения формируют сами последователи, так что сами лидеры оказываются ими ведомы; порой же отношения служат обоюдному усилению участников, как в 1930-х это произошло с Франклином Рузвельтом и коалицией «Нового курса» в США. Самые преуспевающие лидеры учитывают материальные и психологические потребности своих последователей и таким образом побуждают их вкладываться в общее дело и вырабатывать подходящие условия игры [1220] .
1220
Burns J. M. — G. Transforming Leadership: A New Pursuit of Happiness. N. Y.: Atlantic Monthly Press, 2003. Сhap. 10.
До 1991 года Ельцин, как правило, действовал так, чтобы способствовать взаимному усилению как самого себя, так и своих сторонников на улицах и в коридорах власти. Оказавшись в Кремле, он сохранил прежний курс с одной только разницей: расширение полномочий других стало двусмысленным и, можно сказать, шизофреническим — от имени Ельцина поочередно или одновременно выступали люди, имеющие самые разные, порой абсолютно противоречащие друг другу политические взгляды. Как ни странно, командная работа была не по плечу и не по вкусу президентской команде.
Вопрос о руководителе в этой команде не стоял. Игрок, не отвечающий требованиям капитана, мог ощутить его пренебрежение за несколько месяцев до окончательной отставки. В июле 1994 года Ельцин путешествовал по Енисею в сопровождении губернатора Красноярского края Валерия Зубова. Ему не понравились шутки пресс-секретаря Вячеслава Костикова, и он приказал выбросить его за борт прямо в одежде. Костикова спас Павел Бородин, так что пострадало только самолюбие пресс-секретаря [1221] . В 1995 году пришла очередь министра иностранных дел Андрея Козырева. На пресс-конференциях в июле и сентябре Ельцин отзывался о нем весьма неодобрительно. В октябре они отправились в Америку, и американцы с удивлением наблюдали за тем, как министр выходит из президентского самолета через заднюю дверь. Козырева разместили в самом последнем автомобиле кортежа и запретили ему сопровождать Ельцина в ООН, после чего он «в одиночестве удалился в свой отель» [1222] . В январе 1996 года Ельцин сменил Козырева на Евгения Примакова.
1221
Коржаков А. Борис Ельцин: от рассвета до заката. М.: Интербук, 1997. С. 253–254.
1222
Talbott S. The Russia Hand: A Memoir of Presidential Diplomacy. N. Y.: Random House, 2002), 177.
На брифингах Ельцин никогда заранее не предупреждал выступающих о том, какие вопросы собирается задать. Не была исключением и проходившая по вторникам утренняя встреча с премьер-министром, вторым человеком в государстве после президента. «…Такая подсказка не соответствовала стилю Б. Ельцина. Он хотел, чтобы в еженедельном спектакле оставалась интрига, что-то неожиданное для премьера. Конечно, последнего это не радовало» [1223] . Глава правительства тоже имел право задавать вопросы президенту, и Ельцин до начала совещания никогда не интересовался этими вопросами. При личных встречах, происходящих по его инициативе, он выслушивал общие соображения, а потом просил выделить спорные моменты, которые могли породить политические проблемы или практические сложности. Если встреча происходила по инициативе подчиненного, Ельцин часто сидел с абсолютно непроницаемым лицом. Во время многих интервью мне говорили, что в подобных ситуациях гость чувствовал себя пойманным в некое «магнитное поле» или как кролик под взглядом удава, который может нанести удар без предупреждения. Костиков вполне убедительно объяснял такую манеру поведения Ельцина его работой в аппарате КПСС, где «за лишнее слово, за слишком откровенный взгляд можно было поплатиться карьерой», а также решимостью защититься от людей, «которые готовы менять суждение в зависимости от движения бровей высокого лица» [1224] . В этом проявлялись и чисто личные особенности его управленческого стиля. «Люблю в разговоре резкие повороты, иногда паузы, неожиданные переходы, держу ритм и терпеть не могу тупую монотонность», — размышлял об этом Ельцин в последнем томе мемуаров [1225] .
1223
Батурин Ю. и др. Эпоха Ельцина. С. 423.
1224
Костиков В. Роман с президентом: записки пресс-секретаря. М.: ВАГРИУС, 1997. С. 12. Эти сравнения с магнетическим полем или змеей прозвучали в моем интервью с Евгением Ясиным, 31 мая 2001. Геннадий Бурбулис, первое интервью с автором, 14 июня 2000, сравнил его с волком, затаившимся в засаде.
1225
Ельцин Б. Президентский марафон. С. 413.
На совещаниях, где присутствовало множество определяющих политику лиц, Ельцин держал всех в напряжении, лично распределяя места за столом и иногда меняя порядок в самую последнюю минуту, заставляя людей располагаться ближе или дальше от него. Если у него уже было решение проблемы, он мог прислушаться к совету относительно того, как сделать лучше, но терпеть не мог, когда ему противоречили. Если он пересматривал позицию, то делал это, присваивая чужое мнение и не упоминая имени автора идеи: он «публично поддерживал ранее отвергнутую им точку зрения, не называя имен» [1226] . Если дискуссия казалась ему непродуктивной, Ельцин мог внезапно покинуть комнату, производя тем самым оглушающий эффект и оставляя прочих участников встречи в нетерпеливом ожидании, которое могло продлиться 20–30 минут. Подписание служебных записок или других значимых документов — но не законов и не указов, потому что последние требовали более серьезной работы, — порой вызывало «ельцинскую паузу». Президент мог целую минуту перечитывать текст слово за словом, после чего он обводил зрителей взглядом, подворачивал рукав рубашки и подписывал документ перьевой ручкой. Иногда он уже открывал ручку, но вдруг обнаруживал ошибку или проблему и забраковывал документ. Авторам приходилось срочно искать себе оправдания, а Ельцин обычно забирал неподписанный документ с собой.
1226
Батурин Ю. и др. Эпоха Ельцина. С. 449.
Еще одним проявлением аналогичного поведения было стремление Ельцина брать на себя роль суда высшей инстанции для просителей. Это отчасти объяснялось его популизмом, заставлявшим его прислушиваться к голосу народа, а отчасти — привычкой партийного руководителя, имевшего право решать все споры. В первые годы в Кремле Ельцин вел себя подобным образом довольно часто. «Очевидцы рассказывают, — писал один политический журналист, — что с утра до вечера на приемную Б. Н. Ельцина идет атака ходоков и просителей с проектами указов в карманах». Поскольку просьб было гораздо больше, чем был в состоянии рассмотреть Ельцин, процессом стали руководить чиновники, которые и определяли, кому дать «доступ к телу» и какие указы поставить в первую очередь. Слаженность и понятность процедуры никого не волновали. «Они же заказывают экспертизу проектов и оценивают ее результаты. Они же „докладывают“ проекты на подпись, правя тексты по своему разумению. В итоге сегодняшние указы зачастую противоречат вчерашним и позавчерашним» [1227] .
1227
Зинин М. Ельцина ждет Болдинская осень // Независимая газета. 1991. 18 сентября.