Ельцын в Аду
Шрифт:
Я около трех месяцев запирался. Потом стал давать показания. Почему? Причина этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое. Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умрешь, во имя чего ты умрешь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютная черная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И наоборот, все то положительное, что в Советском Союзе сверкает, все это приобретает другие размеры в сознании человека. Это меня в конце концов разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед партией и страной. Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки – террор, разведка, расчленение СССР, вредительство – шли, в первую очередь, из этого источника».
– Чушь, - прокомментировал Лев Давидович.
– «Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР. С этим сознанием я жду приговора...
Еще раз повторяю, я признаю себя виновным в измене социалистической родине, самом тяжком преступлении, которое только может быть, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов...
Я признаю себя далее виновным в подготовке заговора «Дворцового переворота»... Я был руководителем, а не стрелочником контрреволюционного дела».
– «Хороший оратор, - одобрил Молотов бывшего друга.
– Умеет г-говорить. Речь чистая. Сейчас эти п-процессы сумели затоптать ногами, не переиздают. А ведь все открыто п-печаталось. В зале были иностранные к-корреспонденты, буржуазная пресса левая и гитлеровская, дипломаты, послы присутствовали... Еще и потому были ошибки и большие жертвы, что мы оказались чересчур д-доверчивы к тем людям, которым уже нельзя было доверять. Они уже п-переродились, и мы поздно от них избавились».
– Личные отношения Бухарина и Сталина тоже здесь примешиваются?
– поинтересовался Ницше.
– «Личное – я с этим не м-могу согласиться. Это сводит дело, по существу, к м-мелочам. Потому что личное – у к-каждого есть личное, у хороших и у плохих, а почему именно эти люди, которые шли по одному пути, потом повернули в совершенно противоположном направлении? Личный к-карьеризм – это было бы очень мелко, узко. А вот то, что они уже не верят, п-потеряли веру – им нужен другой выход. А другой выход могут указать т-только непримиримые враги Советской власти. Либо я защищаю Октябрьскую р-революцию, либо против нее и ищу сторонников в тех, кто против...
Никуда не удерешь, т-ты уже на виду, ты уже Троцкий, ты уже Бухарин, ты уже должен говорить то, что и раньше говорил, и они повторяли, а в душе уже не верили. Вот это и п-превратило их потом в такие тряпки...»
– Но у обвинения не было никаких фактов, кроме признания обвиняемых, что еще не является доказательством вины, - стоял на своем «первый имморалист».
– «Какое нужно было еще д-доказательство вины, когда мы и так знали, что они виноваты, что они враги! Почитайте Бухарина – это же оппортунист!».
– То, что они не были виноваты, об этом речи не может быть?!
– «Безусловно».
– Я после процесса над ними назвал Зиновьева и Каменева «слизняками». И Бухарин такой же!
– безапелляционно вынес приговор Троцкий.
– Хотели б мы на тебя посмотреть, если б ты оказался на нашем месте!
– хором заорали все трое.
– А уж как я бы хотел...
– облизнулся тигр в человеческом облике по кличке Коба.
– И вообще, «бухкашка», чем ты недоволен? Я ведь в реальности применил на тебе твои же теоретические разработки...
– Какие еще разработки?
– Ну, к примеру, вот такую... «Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная с расстрела... является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала коммунистической эпохи». Вот я из тебя путем расстрела и выработал «коммунистического человека». Ты на суде вполне по-коммунистически заговорил, отбросив свои правые, эсеровские и прочие мелкобуржуазные замашки...
– Чем я тебя породил, тем и убью, сказал Тарас Бульба своему изменнику-сыну, - отпустил очередную шуточку Радек. Ницше глянул на него одобряюще: распознал родственную душу. Любил он остроумных личностей!
– ...А насчет того, что ты – слизняк, с Троцким (в кои-то веки!) я согласен, - продолжал добивать Николая Ивановича его прежний друг.
– Вспомни, что произошло на пленуме ЦК, когда тебя решили исключить из партии.
... Микоян предложил Бухарину и Рыкову сразу признаться в антигосударственной деятельности, на что Николай Иванович прокричал: «Я не Зиновьев и не Каменев и лгать на себя не буду!» Недавний их обличитель знал, что «бандиты», которых он так клеймил, - невинны...
По указанию Сталина для подготовки решения насчет новых «отщепенцев» была создана комиссия из 30 человек. Туда вошли и те, кого Хозяин оставил жить (Хрущев, Микоян, Молотов, Каганович, Ворошилов), и будущие смертники (Ежов, Постышев, Косиор, Гамарник, Петерс, Эйхе, Чубарь, Косарев). Все пришли к выводу: Рыков и Бухарин достойны расстрела.
Лишь «добрый» Коба предложил полумеру: «Исключить из членов ЦК и ВКП(б), суду не предавать, а направить дело в НКВД на расследование». Это означало не быструю, а долгую гибель. Крупская и Мария Ульянова, тоже члены комиссии, поддержали «соломоново решение»...
Особую муку принесла Бухарину разыгравшаяся на пленуме безумная сцена.
Ежов: «Бухарин пишет в заявлении в ЦК, что Ильич у него на руках умер. Чепуха! Врешь! Ложь сплошная!»
Бухарин: Я тогда простудился, поехал лечиться в санаторий в Горках и случайно оказался свидетелем этой величайшей трагедии. «Вот же они были при смерти Ильича: Мария Ильинична, Надежда Константиновна, доктор и я. Ведь верно, Надежда Константиновна?»
Та молчала, близкая к обмороку: боялась говорить правду...
Бухарин: «Я его поднял на руки, мертвого Ильича, и поцеловал ему ноги!»
Собравшиеся по-лошадиному ржали над «лжецом». Во исполнение решения комиссии Бухарин и Рыков были арестованы. Пленум постановил, что оба «как минимум» знали о террористической деятельности троцкистов-зиновьевцев. Все их письма и объяснения в ЦК были названы «клеветническими». В это время они уже находились на Лубянке – на первом допросе.
– «Бухкашка, ты как-то признал: «ГПУ свершило величайшее чудо всех времен. Оно сумело изменить саму природу русского человека», - напомнил Сталин.