ЭмоБоль. Сны Кити
Шрифт:
— Почему не Кити? — всё так же улыбаясь, спросил Игги.
— Потому что дура! — в один голос ответили мы с Ритой, всё дальше уводя Милу от клона Егора.
— Вот только эльфа-ловеласа не хватало в нашей компании для полного счастья, — буркнула я себе под нос.
Ритка молчала. Милка ревела. Какой тяжёлый день.
Глава 16
Крик № 4.ТРУс
Думаете, вы всё про меня знаете? Считаете, что по внешнему виду можно что-то понять про человека? Ни фига. Вы ничего про меня не знаете.
Я — трус. И всегда был трусом. Но больше всего боялся, что кто-нибудь
Мать я в детстве дома видел почти всегда заплаканной. Если приходили гости или мы куда-то шли, она надевала маску всем довольной полковничьей жены. Дома она то до крика защищала меня от постоянных нападок отца, то давала мне по губам за очередное хамство, а потом ревела на кухне. А сестрёнка утешала её. Меня же утешал брат. Ну как утешал — просто смотрел с восхищением, и мне этого было вполне достаточно. Они вообще всегда смотрели на меня с восхищением — мои младшие братишка и сестрёнка. Его я был старше на три года, а её на пять. Мы вместе дружили против отца, хотя он обожал сестрёнку, и с её стороны наша коалиция выглядела предательством. Но она, как настоящая женщина, быстро поняла, что без потерь может одновременно вить верёвки из отца и дружить с братьями и матерью. Для братишки же я оставался единственным и непререкаемым авторитетом. Ведь я осмеливался дерзить отцу ничего круче он себе представить не мог.
В нашем маленьком городке каким-то чудом выжили завод и шахта. И жили в нём, соответственно, династии рабочих и шахтёров. Хочешь других перспектив — иди в менты, бандиты или бизнесмены или вали отсюда как можно скорее. На календаре давно уже отметились двухтысячные, а у нас застыло начало девяностых. Уезжать было стрёмно, я боялся неизвестности. И более того — я жаждал известности. Мне стало мало поклонников, круг которых ограничивался братом и сестрой. Ну и, конечно, хотелось максимально позлить отца, который надеялся, что я образумлюсь и пойду по его ментовским стопам. Поэтому я выбрал самую оголтелую альтернативу серой реальности — стал музыкантом-неформалом в городе гопников и наркоманов.
Как ни странно, я не был одинок в своих устремлениях. Может быть, сказалась близость границы с Польшей и возможность смотреть на халяву все их музыкальные каналы по телику. Может, серость и безысходность окружающей жизни пинками подталкивали нас в волшебный мир живой некоммерческой музыки. Но, так или иначе, в провинциальном индустриальном малороссийском городке вовсю шла прогрессивная музыкальная движуха. Выбор был шикарный: одна пост-рокерская группа, два коллектива, игравшие альтернативную электронику, рэперская формация и даже олдскульный панк-бэнд. Я же придумал играть эксцентричный и шокирующий эмокор. Семь лет назад это было реально круто. Мне исполнилось семнадцать, я только что закончил школу, отец уже с опаской поглядывал в мою сторону, не хватался за ремень, а нотации предпочитал читать издалека. А я ужасно боялся стать таким, как он, и прожить серую скучную жизнь.
В течение месяца я собрал банду. Нашёл очкарика-аутиста, пишущего гениальные психопатические тексты и прячущегося от мира за барабанной установкой. Нашёл лузера-басиста, вечно накуренного, но, несмотря ни на что, виртуозно попадавшего в ноты. Нашёл красавца гитариста-металлиста, который, моментально приторчав от нового позёрского имиджа, состриг свой хайр, оставив себе сорокасантиметровую чёлку. К тому же он оказался неплохим мелодистом. Себе же я скромно отвёл место вокалиста, лица и лидера группы. Я неплохо пел и имел отличный опыт ора, получив его под отцовским ремнём, который, несомненно, помог мне неистово гроулить со сцены. Страшно боясь провала и выступлений перед живыми людьми, я приступил к репетициям.
Случилось чудо — собрав аншлаг визжащих девочек на первом же концерте, мы через год стали местными звёздами. И пошло-поехало. Мечта сбылась. Фестивали в Киеве, Харькове и даже в Кракове, киевский толстый продюсер, подписавший с нами кабальный пятилетний контракт, клип на украинском «М-tv» и российском «А-1», восхищённые взгляды толпы, несмолкаемые крики радости в ушах, запись первого альбома на студии «Нева» в Питере, обложки глянцевых журналов, гастроли-гастроли-гастроли и девки-девки-девки. Не знаю ничего круче, чем стоять на сцене, петь и видеть, как тридцать тысяч человек подпевают тебе твою песню. Два года пролетели как один день. Один счастливый день. День победы над трусом внутри. День, когда отец поздно вернулся с работы. Дома я появлялся редко. С отцом почти не общался. Знал, что он вышел на пенсию и организовал какую-то тёмную охранную фирму. Брат оканчивал школу и смотрел на меня теперь не только с восхищением, но и с гордостью. Я подарил ему гитару, и он ночами, прячась от отца, учился играть. Сделал чёлку, как у меня, и, захлёбываясь от счастья, рассказывал мне, как получил за неё леща от папаши. Сестрёнка выросла и стала не только красавицей, но и фанаткой моей группы. Знала все мои песни наизусть, подсадила на них всех своих подружек и старалась не пропускать наших сейшенов в окрестных городах. Мама гордилась мной и прятала от отца тайно собранные вырезки из прессы и наши афиши. Прекрасно! Жизнь удалась.
На какое-то время мне даже показалось, что я потерял свой страх навсегда, перестал быть трусом, и я немедленно за это поплатился. Всё вышло пошло и тривиально. Наркота. Она, родимая. Сколько себя помню, все вокруг курили травку, варили травку, пыхтели, как заводские трубы. Косячина в зубах была привычней, чем пиво в руке. Пиво ещё нужно купить, а ганжубасом всегда можно разжиться. Даже менты, которые винтили нас, школьников, за траву, раскуривались у себя в отделении, не стесняясь нашего присутствия в обезьяннике. Потом меня забирал домой отец и порол до крови. Все курили траву, но не всех за это пороли. На гастролях мы практически не бухали, держали сухой закон. Зато дули постоянно. Потом появились таблетки. Так, интереса ради, ну, и для куража на сцене. Ну и наконец какой-то добрый дяденька накурил меня герычем в гримёрке после концерта в Харькове. Бесплатно накурил, хотел, наверное, сделать приятное. И мне действительно стало приятно и легко, и страх исчез, и вместе с ним исчез год жизни.
Я реально не могу вспомнить тот год. Так, отдельные яркие моменты и рваные фрагменты. Вот я лежу на белом сияющем кафеле, и почему-то надо мной склонились обеспокоенные лица моих музыкантов. Вот я прыгаю с огромной сцены прямо в зал и бью кулаком в нос здоровенного скина в армейских подтяжках. Вот забываю слова песни на пивном фестивале, и мне кажется, что зрители находят это забавным, — смеюсь до колик вместе с ними. Вот снова дерусь, теперь с дембелями в тамбуре поезда Одесса — Киев. Мне казалось, что всё по-прежнему прекрасно, я держу мир в руке, крепко сжав его, как микрофон, и крича ему в ухо свои песни. Казалось, что всё под контролем.
Что что-то идёт не так, я понял только, когда из группы ушли барабанщик и басист. Я посчитал их предателями и стал искать новых. Потом перестал отвечать на звонки продюсер, а потом я и вовсе обнаружил себя лежащим в клинике, на третий день чистки, откуда немедленно сбежал в ужасе, осознав, что сам разрушил всё, что у меня было. Разрушил своими руками. Страх вернулся вместе с колодцами на венах на этих самых руках. Все меня бросили. Со мной остались мой гитарист, моя семья и желание немедленно ширнуться. Лишь так я мог теперь избавиться от страхов. Герыч заменил собой мою прекрасную прошлую жизнь. Брат и сестра смотрели теперь на меня со смесью отвращения и жалости, мать опять плакала, отец делал вид, что не замечает меня. Но из ментовки регулярно отмазывал и забирал. Молча и не глядя мне в глаза. Забирал и из грязных притонов, куда меня периодически заносил друг Герыч. Какая там музыка, какая там группа — всё кануло в прошлое.