Есть на Волге утес
Шрифт:
— Проходи, мужики! Бей монахов!
И хлынул мимо Аленки людской поток под своды ворот, начал растекаться по двору во все стороны. Гле-то хлопнуло несколько выстрелов, кто-то заорал истошно— обитель наполнилась криками, звоном колоколов, выстрелами, шумом и гамом сотен голосов...
Около Аленки очутился молодой парень, обхватил ее за плечи, прижал к груди, поцеловал, заговорил горячо на непонятном языке.
— Ты што сопли распустил?—Аленка оттолкнула парня.— Воевать надо, а не целоваться. Беги, давай.
Парень крикнул «Паснбе!», — ткнул Аленку в плечо, убежал.
Боя в монастыре, почитай, не было. Монахи в темно- * те разбежались, ушли задними запасными воротами, убоясъ расправы
Акпарс всю ночь был в заботах: останавливал попытки к разграблению, ставил дозоры, осматривал кельи — нет ли где засад. Только на утре вспомнил про молодого монаха, который открыл ворота. Послал Атюйку разы-
скать ето, поскольку видел, что Атюйка с ним разговаривал и обнимался. Атюйка вернулся не скоро:
— Не нашел я монаха. А вот девка есть. Коасивая.
— Веди.
— Да не идет. Я по-русски понимаю мало, но она вроде говорит — если твоему атаману надо, пусть сам придет.
— Ну, пойдем к ней.
В келье игумена те«ио, только гябло со множеством икон освещает мсЛйс-г!: <о лампадка. Когда Акпарс и Атюйка вошли, девка лекал;- на кровати.
— Свет зажги,— до: род^шно попро-спл Атюйка.
— Сам зажги. Свечка па столе.
Акпарс нащупал свечу, по шее ее к лампадке.
Когда келья осветилась, девушка уже поднялась, села к столу. На столе лежал пистоль, в углу стояли две пищали, на кровать брошена сабля.
— Ты атаман? — спросила девка.
— Сотник.
— Из города?
— Да.
— Сотник, а воевать не умеешь.
— А ты отколь знаешь?
— Нели бы ворота не открыли, до сих пор куковал бы в подворотне. Монаху спасибо сказал?
— Не нашли мы его.
— И не найдешь
— Почему?
— Был монах и нету.
— А ты кто?
— Как сам думаешь?
— Монастырь мужской, ты баба. В келье игумена сидишь. Наверно, постель ему грела.
— Угадал. А почему здесь осталась?
— Скажешь сама.
— Хозяйкой монастыря буду. Вы тут люди чередные. Разграбите все и ускачете. А я грабить вам не дам.
— Мы тебя и спрашивать не будем!—Акпарс встал.— Свяжем, отвезем в Кузьму.
— Попробуй! — Аленка тоже встала, взяла пистоль. — Я тебе пулю в голову всажу. Был сотник — станешь покойник. А товарищу твоему, поцелуйкнку, губы отсеку.
Акпарс хотел было послать Атюйку за подмогой, но тут в голове мелькнула догадка — девка не зря ведет себя смело, за ней что-то стоит, и О'б этом надо узнать.
— Ладно, хозяйствуй, — Акпарс сел. — Грабить монастырь мы не будем. Но ты нам хлеба дай, мяса дай, луку, чесноку. Одной тебе много ли надо? И еще в сундуки игумновы пусти.
— Ты сказал грабить не будешь.
— Не грабить. Мы только всякие монастырские крепости подерем, долговые записи и земляные отводные книги спалим, чтобы черные люди все и инородцы вольными стали.
— Ладно. Сундук вот он — бери бумаги хоть все. Хлеб поделим исполу...
— Зачем исполу? Ты одна, нас много.
— Одна? А монахи вернутся? Они в лесах голодные, как волки.
— Дармоедов плодить хочешь?
— Я их на конь посажу, сабли дам, воевать заставлю.
— С кем?
— А это как атаман скажет.
— Какой атаман?
— Илейка.
— Долгополов?!
— Он самый. Ты знаешь его?
— Еще бы! Он всего нашего войска атаман.
» — Может, ты и Миронка знаешь?
— Тысячный наш. Это он меня сюда послал.
— Передай ему поклон. Скажи — девка Аленка из Москвы. И Долгополову тоже поклон. Передай — скоро к нему приеду. А теперь во двор пойдем. Покажу, где мука и зерно. Подводы уделю.
У амбара с зерном Аленка спросила:
— А попа Саввы в городе ие было?
— Не слыхал. Кузьмодемьянский поп Мишка с нами, а Саввы вроде нет.
— Если появится — про меня скажи.
Около полудня кузьмодемьянцы собрались уходить. Нагрузили тридцать телег зерном, мукой и всякой снедью. Крепостные, долговые и отводные бумаги все подрали, сожгли. Перед отъездом их Аленка отлучилась, пришла в келью, переоделась в портки, в рясу, одела скуфейку. За широкий монашеский ремень заткнула пистоль, нацепила саблю, села на коня. Обоз медленно проходил под сводами ворот. Акпарс, Юванайко, Янсайко и Атюйко стояли на присыпи. Аленка подскочила к ним, подняла жеребца на дыбы, выхватила саблю.
— С богом, кузьмодемьянцы!
^Атюйко дернул Акпарса за рукав: «Смотри, мо
нах!» — и осекся. Он, да и товарищи его, узнали в монахе Аленку.
Проводив повстанцев и закрыв ворота, поставила жеребца в конюшню, пошла осмотреть монастырское хозяйство. Подошла к храму — двери настежь. Заглянула внутрь — церковная утварь и сосуды пограблены — не углядела. Зашла в баню, думала, что игумен с келарем подохли. В бане пусто — ошпаренные уползли.
На другой день стали появляться монахи. Аленка всем говорила одно: «Служение богу окончено, надо послужить бедному люду». Воевать монахам не хотелось, приставать к бунтовщикам было боязно. И они уходили искать новую обитель. Антоний и келарь Тит не появлялись. Еще через день раздался стук в ворота. Аленка подошла, спросила:
— Кто там?
— Это я — Ефтюшка.
Открыла калитку, глянула — за воротами Ефтюшка, Настя и с ними полсотни мужиков. Обрадовалась, раскрыла створы. Не спрашивая ни о чем, развела мужиков по кельям. У Насти спросила:
— И вы за хлебом?
— Мы насовсем. Тут все мужики — мордва. Они так говорили: «Появилась на Юнге атаман Алена-мордовка. Все крепостные бумаги подрала, встала за мужиков. Ей помогнуть надо». И пошли.
— Как узнали?
— Во всей округе говорят. И монахи, и черемисы. Я видела — во многих деревнях к тебе собираются. Жди.