Есть на Волге утес
Шрифт:
— Это иной разговор.
— Я пойду на Ветлугу. Две пушчонки возьму да пять тыщ войску. Мирон со своими черемисами на Сви-яжск.
— Може, лучше на Ядрин?—предложил Иван Шуст.
— В те места Степан Тимофеич свое войско повел. Туда нам вклиниваться не велено. Ты, Ивашка, оставайся в городе и если чуть чего — шли гонцов. Цывиль, Сура, Ветлуга — это как бог велит, а ты со своим городом всему войску подпора. Кузьму-город нам отдавать никак нельзя. Это помни.
— Послушай, Илья, — Мумарин подошел к столу,— Пришли ко мне из деревни Коптяковы и из деревни Ка-дышевы трое: Янсайко, Юванайко да Атюйко — крегто-стные Спасо-Юнгинского монастыря. Говорят, что у архимандрита Антония много муки, зерна
— Дай им сотню Акпарса в придачу. Зерно и мука нам надобны.
После совета мятел<пое войско разделили начетверо.
3
Савва, пока ездил с мурзой, время даром не терял. По пути заскочили они в Семиозерную пустынь, напугали до полусмерти игумена, забрали у него всю бумагу, что была, и начал Савва строчить «памети». Чуть не в каждой деревне оставляли они разинские письма, двигались к Цывильску. Как-то на длинной лесной дороге, которой не было конца и края, они разговорились. Савва спросил:
— Пошто ты крюк большой делал? В Цывильск бы от Тетюшей, да напрямую, — куда ближе.
— Людей надо больше увидеть, это самое, паметей больше отдать. И еще скажу — есть у меня середь чуваш, это самое, родовое гнездо Ахпердино. Давно там не был — надо заехать. Там у меня пятьсот душ, это самое...
— Вот ты — и мурза, и богат. Что тебя к 'Разину кинуло?
— Злость моя, обида.
— Кто тебя обидеть мог?
— Я, это самое, не совсем татарин буду. Больше половины, это самое, я чуваш. Отец мой чувашский князь был, женился на татарке. Умирая, сказал: «Ты, Ахпер-дя, это самое, веру Магомета возьми, на татарке женись, тогда, это самое, большим человеком от Казани станешь. Я веру мусульманскую взял, на татарке женился, а большим человеком от Казани не стал. Мне еще хуже стало. Казань меня теперь чувашином считает, а чуваши, это самое, татарином. Ни от кого мне корысти нет, я беднеть стал, безвластен стал, и мурзой я от Ст*еньки Разина зовусь. А так я кто? Тьфу! А Степаи-ко-атаман обещал меня ханом Казани поставить* Ыых! Если я ханом стану — я татар в баранин рог скручу, чуваш скручу, русских с наших земель выгоню...»
— Одначе Степан Тимофеич тоже русский, да и казаки...
— Стенька в Москве царем, казаки на Дону будут, а вся Волга Ахперде будет. Столицу ханства в Ахпердино построю, в Казани только махай варить буду.
— Но Степан мужикам волю обещал;
— Много ты понимаешь, курак!3 Степанко, став царем, про свои обещания забудет, а я и не обещал ничего никому.
В Ахпердине мурза еще больше разгневался. Из подданных ему полтыщи душ в селе осталось не больше ста. Остальные, пристав к какому-то атаману, ушли к Цы-внльску. В соседнем селе у Ахперди конный завод был, триста рысаков накопил мурза, где они? А может, те же его крепостные на коней сели и уехали.
— Ты, курак, дальше на Цывильск иди, — сказал он Савве. — Я пока тут останусь. Бараний рог крутить буду. Моих мужиков там увидишь, скажи, это самое, пусть домой скачут, пусть...
— А кто тогда Цывильск будет брать?
— Степанко возьмет. У него казаков много.
Савва ничего не сказал мурзе, оседлал своего мерипа н поехал обратно. Путь его лежал на Юнгу, к Аленке.
4
Акпарс Ковяжев к Илейке в ватагу пришел, когда тот только встал у ангашинского моста. Сказал: чей он сын, того не помнит, а хочет воевать за черных, простых людей. Соврал мало-мало. Когда-то на горной черемисской земле жили три сына лужавуя Туги: Акпарс, Ко-вяж и Янгин. Владели они всем горным краем, пожалованным им Грозным-царем. Янгин погиб рано, Акпарс детей не имел, а у Ковяжа остался сын — тоже Кевяж. И тот Ковяж первенца своего назвал Акпарсом — в честь своего дяди. А тот в свое время считался князем — узнают об этом в ватаге, пожалуй, и не примут, поскольку па князей, воевод черные люди больно злы были.
Дали Акпарсу сотню, и вот первое дело поручено — сходить на Юнгу, потрясти мало-мало архимандрита, все награбленное у бедняков — отнять. По пути к ним пристали еще сотни полторы черемис, над ними Акпарс поставил Япсайку и Ювапайку.
К монастырю подъехали, когда начало смеркаться. Раньше в этих местах Акпарс не был, но Янсайка сказал ему, что стены у монастыря кирпичные, высокие, ворота из дубовых брусьев с железом. Взломать их ничем нельзя, можно только обвалить хворостом и зажечь. Акпарс почесал за ухом — крепостей ему брать не приходилось. Да и никто из повстанцев толком не знал, как они преодолеют высокие стены.
Монастырь стоял на возвышенности и был похож на крепость. На темнокрасных стенах бойницы, вокруг стен ров.
Акпарс послал Янсайку и Юванайку с сотнями влево и вправо, сам решил заняться воротами. Сперва послал двоих к калитке. Велел постучать, если откроют — ворваться. Двое, оставив лошадей в лесу, вышли на открытое место. В предвечерней тишине грохнуло два пищальных выстрела — высокий парень упал у ворот замертво, другой, что был пониже, прихрамывая, побежал назад.
Акпарс еще раз почесал за ухом и приказал вынимать топоры из-за поясов и рубить хворост. На лесную опушку выдвинул лучников, велел им, как потащат хворост к воротам, ослепить бойницы градом стрел. Хворост нести набрал человек сорок, велел им бежать быстрее, всех перестрелять не успеют. По знаку ватажка хвороетенников ринулась к воротам. Не успели- люди п-робежать и пяти саженей, ухнула со стены пушка, ядро ударило в бежавших, высекло из камней мостовой сноп искр, завертелось, ломая хворостенникам ноги. Бросив хворост, черемисы ринулись назад. На мостовой осталось человек десять раненых и убитых.
К Акпарсу подошел Юванайка, сказал:
— Я обратно к Илюшке-атаману поеду. Пушку буду просить.
— Погоди. Придумать надо что-то.
— Пушку нам не дадут, — заметил Атюйка. — Надо всем бежать, к стене прижаться — там ни пушка, ни пуля не возьмут.
— Ночи дождаться,—предложил кто-то.—В темноте не видно.
Акпарс думал про себя: «Теперь люди под пули не пойдут. Придется самому вперед бежать», — и еще раз почесал за ухом. Подозвал к себе свою сотню, Юванайка с Янсайкой тоже подошли.
— Я вперед пойду — вы за мной. Янсайкова и Юва-найкова сотни за нами вслед, и разбегаться вдоль стен по обе стороны. Кто боится — сразу отойдите, чтобы не мешать.
— Хворост на головы ставьте, — посоветовал Атюй-
ка.
Маневр удался. Пушка ударила вторично, когда первая сотня уже проскочила под ворота, а вторая еще не пошла вперед. Залп пищальных выстрелов тоже заметного урона не нанес, а дальше стрелять было нечем, пищали перезаряжать надо. Вторая и третья сотни, сбросив хворост у ворот, прижались к стенам справа и слева Кто-то начал высекать огонь. Вот задымился трут, поджег сухую веточку, с нее огонь перенесли на хворост. Пламя весело запрыгало с ветки на ветку, костерок начал дышать. Уже занялись тоненькие сучки, перебрасывая огонь на толстые. Стены молчали — стрельбы не было.
Вдруг вверху что-то зашумело, и холодный водопад ударил по костерку, по шапкам, по плечам. Треснув, свалилась на мостовую бочка. Люди взвыли — мокрый хворост не зажечь, бегать за сухим — перебьют по одному «Юмо серлаге, — подумал Акпарс, — не умеем мы воевать, что делать дальше, не знаем». 1
За воротами что-то брякнуло, наверное, щеколда, потом что-то упало тяжелое, и вдруг створки ворот со скрипом начали расходиться. Молодой монах, ухватившись за тяжелый створ, оттолкнул его и крикнул: