Есть на Волге утес
Шрифт:
— А тюрьмы наши пусты, — мрачно заметил воевода. — Что государю доносить будем? Илейку проворонили. А он разинский выкормыш...
— И поведет он чернь на крепость непременно, — добавил подьячий Васька.
— С чем? С вилами, топорами? Супроть наших пушек, супроть стен, рвов! А что касаемо царя-батюшкп,. так донесем мы, Иван Михалыч, о победном завершении градостроения и добавим, что узников выпустили сами ради окончания укрепы града Кузьмодемьянска. И никто-с нас не взыщет. Черемис завтра же пустим по домам...
— А они прямым путем в Ангашино, — не унимался
Васька. — Воров там ныне более тысячи, а завтра, глядишь, будет вдвое больше. '
— И поглотят они наш город с потрохами, — воеводэ встал, прошелся по избе. — Нет, Тихон, черемис опускать ни в коем разе нельзя.
— Так они же нас с онучами сожрут. И так уж впроголодь держим.
— Тоже верно. Я день и ночь об этом думаю.
— А може, поднять всех городных? Дать им самопалы, бердыши, пики, да и ударить по сброду, не ожидая пока они сами...
— Надумал тоже? — Тишка тряхнул бороденкой.— Они эту сброю на нас же поворотят.
— Куда ни кинь — везде клин. — Воевода подошел к окну,оперся о косяки, задумался.
Иди на покой, Иван Михалыч. Утро вечера мудренее, — предложил подьячий.
— Пойду, пожалуй. А вы стрельцов досмотрите. Снова, поди, спят.
— Доглядим, батюшка, доглядим.
Воеводе снился хмурый, дождливый день. Злой и недовольный идет он по грязи на канаву.. Так и есть— канава не копается, крепостной ров водой не заполнен, людей на работе ни одного. По насыпи на другой стороне рва прогуливаются Тишка-дьяк и подьячий Васька. Оба вроде пьяные. Воевода им грозит кулаком, но Васька вместо испуга крикнул дерзостно:
— Дурак ты, воевода, как есть дурак. Мое дьяково место отдал Тишке, а он...
Далее воевода не расслышал, со стороны канавы грянул гул; в городе, захлебываясь в набатном звоне, надрывался храмовый колокол. Гул приблизился, со стороны реки показался бурлящий, клокочущий вал воды, он катился, сметая все с пути, прорвал недокопа-ную канавную перемычку, хлынул в ров, заполнил его. Скоро вода начала выхлестывать волны на крепостной вал, сбила воеводу с ног, закрутила, завертела, понесла вслед за валом. Спасать воеводу бросился в ров Васька Богданов, его голова то исчезала, то выныривала из пенно-мутного потока, приближалась к воеводе. «Зачем я надел панцырь? — думал воевода, захлебываясь водой. — Зачем взял саблю? Ведь утону». Вот Васька приблизился, воевода, собрав последние силы, ринулся к подьячему, схватил его за плечи, и оба пошли ко дну. Вода хлынула внутрь, распирая грудь. Воевода хотел крикнуть... И проснулся. В самом деле гудел набат, в окнах опочивальни на слюдяных проемах плясали багряные блики. Воевода вскочил с кровати, поднял раму, высунул голову в ночь. Крепостные стены по всей окружности пылали частыми кострами, около оружейной башни слышались пищальная стрельба, крики. В опочивальню вбежал Васька, бросил воеводе охапку одежды, кольчугу, саблю и шлем.
— Михалыч, беда! Чернь в городе! И черемисы восстали. Стрелецкий голова убит. Что делать будем?
— Как это — «что делать»? — загремел Победин-ский, просовывая ноги в широкие штанины. — Беги к оружейной башне, держи ее. Без зелья и ядер мы пропадем. Ну-ка, помоги о>кольчужиться. Пояс где? Где пояс, спрашиваю?
Ворвался в открытую дверь Тишка. Длинная, белая нательная рубаха болталась на дьяке, как на колу, он, словно привидение, воздев руки над головой, орал:
— Воры на дворе, воевода! На дворе, говорю, воры Тот Миронко с ними! — Тишка подскочил к гтодьячему, оттолкнул его и начал сдирать с воеводы кольчугу. — Бежать надо, бежать. И налегке, дураки! Через приказную избу. Там под иолом тайный выход есть.
Воевода взмахнул ножнами сабли, ударил Тишку плашмя по правому боку, крикнул:
— Иди, смерд, в город, собирай стрельцов Башню надо отбить, башню!
Тишка, еще раз крикнув «дураки», высадил ногой раму и выпрыгнул в окно. В горнице грохнула сорванная с нетель дверь, половицы застонали от множества бегущих, в проеме показался Мумарин. Он проскочил, мимо Побединского к окнам, чтобы закрыть ему путь к отступлению, воевода повернулся к врагу, выхватил саблю. Поднял оружие над головой, шагнул к Мирону, но ударить не успел. Левка сзади вогнал воеводе меж лопаток жало копья. Почувствовав удар и страшную боль, воевода усцел только подумать про Тишку: «Кольчугу не дал застегнуть, сволочь». И рухнул замертво на пол.
Мирон наискось саданул саблей по шее Васьки Богданова.
На рассвете весь город был в руках повстанцев.
3
А подкоп, и верно, был. Сделали его в пору блаженного Михаила Федоровича царствования. Тогда привычка к подкопам была у всех — ордынцы научили. Ог этих нехристей в те времена только под землей и можно было скрыться. Этот подкопчик сделали налегке. Пробили глубокую канаву до реки, накрыли плахами, присыпали землей. Тишка знал — выскочит он к воде, сядет в любую тодку — и поминай как звали.
Заткнув за пояс полы длинной рубахи, засучив ила-ны выше колен, дьяк побежал по подкопу согнувшись. Было темно, душно, сыро. Пахло плесенью, гнилью Плу хи над головой потрескивали, и Тишка испуганно подумал рухнут перекрытия и похоронят его гут навечно. Чем дальше дьяк бежал, тем спертее был воздух, а на дне подкопа—больше было и грязи Казалось, прошла целая вечность, пока не потянуло издалека свежим духом, а впереди не забрезжил свет. Вот оно, отверстие, прямо над головой, по краям свисала мокрая трава, шуршали, падая вниз, капельки воды. Тишка просунул в дыру руки, оперся на локтях и рванулся вверх. Ударил в глаза свет костра, истошные крики резанули слух, несколько пар рук протянулись к нему, вырвали из ямы, приволокли к огню. И понял Тишка — до реки далеко, а дыру эту промыла осенняя дождевая вода. Перед ним возникло лицо Ивашки Шуста, потом дружный хохот грянул вокруг костра.
— Ты что же это вытворяешь, водохлеб? Я к тебе в гости, а ты в нору. Нехорошо, Тихон, ай нехорошо. Мы думали, у тебя брага-пиво на столе, а ты в одних исподниках под землю. Грязный, мокрый. Ну, сынки, подсушим трошки дьяка?!
Те же сильные руки схватили Тишку за руки и за ноги, подняли над полыхающим костром, растянули. Огонь лизнул голое брюхо дьяка, Тишка взвыл от боли.
— Перевернули, сынки! — скомандовал Ивашка. — Спинку надо погреть. Иззябся дьяче.
Меж рубашкой и телом мгновенно возникла горячая прослойка пара, ошпарила спину — дьяк завизжал, как поросенок.
— Мечи его в огонь, что с ним чачкаться! — крикнул
кто-то, но Шуст рявкнул: «Рано!», — велел поставить
дьяка на ноги.
— Служить нам будешь?
— Живот положу, коли пощадите, — стуча зубами ответил дьяк. — От ярости вашей бежахом и...
— Ладно-ладно. Волоките его в приказную избу.
Приказная изба натоплена жарко, печку не успели
скутать, на поду еше тлели, стреляя голубыми огоньками, уголья. Ивашка велел подбросить на угли дров, оседлал скамейку, приказал: