Есть на Волге утес
Шрифт:
— Но помни, атаман, воевода Долгорукий не дремлет. Вызнал я, что он послал к Шацку воевод Степана Хрущева да Гришку Ромодановского, — сказал Кукин.
— И слава богу, — сказал Васька. — Будет нам с кем драться. А то все ушли к Танбову...
— Добро, добро. Давай дальше.
— Схватил я в дороге стрельцов. Пятеро было. Троих укокал, двое повинились. И сказали, что носили к князю Долгорукому от Юшки Борятинского грамоту, теперь идут обратно И в той грамоте князь Юрья жало-бится, что-де большой воевода ему вестей не подает, князь Урусов обещанной помощи не шлет, что-де на Суре воргвство великое, на Арзамас пути нами перехвачены, а сил у Борятинского мало. Вот, пожалуй, все.
— Молодец, Васька, — похвалил его Кукин. — Ты меня прости.. Я в минулый раз во хмелю был. А на мою арзамасскую дорогу, как стало сегодня ведомо, князь Долгорукой думает послать воевод Коську Щербатова да Ваньку Лихарева. С ними немецкой рейтарской полк Давида Фондернесина. Я им там, даст бог, хребты поломаю. А в шацкие места ты, атаман, сама людей поведешь?
— Я бы пошла на Селищи, Мирона бй пос'лала на Троицк, а Василей пусть сходит на Веденяпино. А то здесь нам кормиться уже нечем.
— Добро, — сказал Кукин. — Я иду на засеки, ты к Шацку, на городу оставим Еремку. Слободу кому держать?
— Пока Темников у нас, в слободу никто не сунется,— сказал Васька. — Там Савве и Ефтюшке сотни три оставить и все. Для порядку.
— Ну что же. Я мыслю, все гак и сделаем Теперь пойдем ко мне — закусим, чем бог послал.
Силу разделили так: Кукину для засек оставили две тысячи, ими же он будет содержать город. Двенадцать пушек тоже отдали засекам. Аленке и Мирону по две тысячи, Ваське одну. Всем по пушке. Шесть пушек разделили меж Темниковом и Красной слободой.
В среду утром Савва отслужил молебен прямо в поле перед ратью, и войско двинулось по трем дорогам. Аленка повела свою рать на Селищи.
Первые три дня, считай, не воевали. Все помещичьи усадьбы, которые попадались на пути, были брошены— слава об Алене шла впереди нее. Именья зорили, сжигали, хлеб, мясо, скот, корма забирали. Одежонку тоже.
Когда до Селищей осталось десять верст, Аленка выслала разведку. Та донесла — в трех верстах от села расположен обоз воеводы Григория Ромодановского. За обозом три тысячи солдат, среди них немецкий рейтарский полк Ягана фан Задера7.
Три тысячи против наших двух — это не фунт изюма. Они же воины, с ружьями. Особенно озадачил всех Яган-фан. Хрен его знает, что это за фан? Поэтому тысячные атаманы, да и некоторые сотенные, засомневались.
— Днем нам, конешно, с ними не совладать, — сказала Алена, — но если ночью...
Спорить с атаманом не стали — еще засмеет. Да и самим совестно. Баба не боится, а они, мужики, трясутся. Однако, когда решили налетать на обоз8 с трех сторон, опять взяло сомнение. В темноте друг дружку не перерубить бы.
Ночью скрытно подошли к обозу за версту. Конницу и шестьсот пеших ватажников Аленка оставила себе, а две другие шестисотки пошли на обхват.
Бой начался с удара пушки. Ядро, просвистев над головами конников, ударило по средине обоза, где горел костер, Аленка выхватила саблю, подняла ее над головой, крикнула:
— Голодранцы, за мной!—ударила Белолобого стременами в бока. Жеребец взвился на дыбы, вынее Аленку
вперед. За нею, откинув древко, рванулась Настька. Пестрядинное красное знамя затрепетало над головой. Вслед Настьке хлынул поток конников. Пушка успела выстрелить второй раз. Пока забивали порох и ядро, Аленка ворвалась в середину обоза. Бой закипел и в центре, и по бокам.
Воевода Ромодановский налета не ждал. Кое-как натянув кафтан и кольчугу, он без шапки вскочил на коня. На него несся конник в островерхом шлеме. Пока князь размышлял, кто бы это мог быть (уж не свои ли?), конник поднял саблю и полоснул по плечу. От кольчуги полетели искры, ее сорвало с плеча, содрало с руки кожу. Конник исчез, а за ним через дымящийся костер 'терелетали кони, свистели сабли, гремел истошный лай, матерщина, крики раненых. Откуда-то выскочил Иоганн фон Загер, развернул коня, заорал:
— Фоефота! Фланки спили! Круком форы!
Ромодановский рванул повод вправо, поскакал на
юг, чтобы выскочить из сечи.
На рассвете он собрал только тысячу. Одиннадцать пушек, шатер, телеги с кормами и порохом остались в обозе. •
В Шайке Иоган Загер сказал:
— Ты снаешь, фоефота, кто нас поколотил? Фрау Еленн, папа!
— Баба?! — Воевода поморщился. — Замолкни, герр Яган, никому о сем не говори. Засмеют. Особливо Степке Хрущеву ни гугу.
Фон Загер согласно приложил палеи к губам.
В отписке воеводе Долгорукому было сказано: под Селищами был бой с изменниками, ворами, а кто у них атаман, они не ведают.
Пушки, захваченные у князя, растащили по сотням, телеги с кормами и пушечным зельем поставили в обоз. Аленка потеряла убитыми двести человек, раненых было немного. С полудня решили итти на Иншину слободу. «Если там даст бог удачи, — подумала атаман, — пойду на Шацк. От Иншиной слободы до города и десяти « верст нет».
Полдня и полночи были в походе. В лесу остановились. До Иншина оставалось около 12 верст. Туда снова ушла разведка. Аленка только хотела было прилечь на часок-другой (бон и переход измучили ее сильно), как к шалашу подскочил всадник. По возгласу: «Где ата-
ман?» — поняла — примчался Васька. «Соскучился, ду. рачок», — радостно подумала Аленка и выползла из шалаша. Васька обнял ее, ткнулся колючей бороденкой з губы, спросил:
— Не ждала?
— Не до тебя было.
— Да! — восхищенно заметил Васька. — Натворила ты в Селищах делов. Молодец!
— А как Веденяпино?
— Не дошел я до него. Кукин возвратил.
— Что так?
— Беда у нас. Зря я Степку обидел. Он как в воду смотрел. Продал нас Логин, сукин сын. Ночью тайно в слободе ворота открыл, впустил туда гнусь, в Темникове недорезанную. Савва еле выскочил, Ефтюшку убили.