Эта страшная и смешная игра Red Spetznaz
Шрифт:
– Но мне нечего здесь сейчас делать! Я заплатил деньги не за тюрьму! Я хочу делать то, что мне нравится!
Тиади отшатнулся от протянутой к нему руки.
– Я хочу…
– Всё, я сказал!
Глеб рявкнул в лицо бельгийца негромко, но ничуть не скрывая своего значительного бешенства.
И снова увидел истерику.
Мгновенно вспотев, Тиади громко задышал, задрожал поднятыми к подбородку руками и скрюченными пальцами.
– Это нечестно! Неправильно! Я знаю – ты едешь к своей женщине! Ты сегодня будешь с женщиной, а мне нельзя!? Ты, ты…
Глеб пристально посмотрел на мелкие пузырьки пены в уголках красных губ.
– Приятель, ты подозрительно точно осведомлён о моих стратегических планах.
И, шагнув в сторону от Тиади, обернулся на того уже с усмешкой.
– Всё гораздо проще, чем ты себе тут напридумывал. Наша команда «Джин» проиграла, а у меня сегодня совсем нет настроения мыть общую посуду. Поэтому и уезжаю.
Тишина. Тихое ожидание чего-то…
Свет большого низкого абажура отодвинул в дальнюю темноту пустые ненужные концы стола. Тикали смешные железные часы на стене, щёлкали редко и глухо короткие берёзовые полешки в камине.
– Ты сюда по делам или как?
Подперев щёку рукой, Инга уютно устроилась напротив Глеба и с внимательной улыбкой рассматривала шрамы на его лице.
– Ешь, ешь, не торопись…!
Они были одни.
– Боюсь скатерть твою накрахмаленную одеждами испачкать, робею. После недели этих военных игрушек я сейчас безобразно чумазый. Только что от костра, ополоснулся вот напоследок немного в заливе.
– Давай, я постираю…
– Ну, что вы, миледи!
Инга как-то случайно поправила среди тарелок на столе аккуратную соломенную корзиночку с хлебом и, дрожа губами, снова улыбнулась Глебу.
– И это ты тоже помнишь.
Что за чудесные изобретения – нож и вилка!
Конечно, с голодухи можно и макароны алюминиевой ложкой на природе наворачивать с удовольствием, но иные чувства вызывает в странствующем мужчине такая тяжёлая и блестящая бытовая сталь.… Да ещё если кто-то заботливый вдруг поставит рядом мягкое ароматное масло и свежий упругий хлеб.
Как зачарованная Инга не отрывалась взглядом от рук Глеба, может быть, просто оттого, что не могла долго смотреть ему прямо в глаза. Сильный загар, взбухшие вены, короткие изящные пальцы, чистые короткие ногти…
Блестя зубами, он быстро, с аппетитом прожевал большой кусок яблочного пирога и запил его холодным молоком.
– Вот это вкуснотища!
– Да не торопись ты так! Не гонятся же ведь…
– Я с сыном сюда приехал.
Глеб Никитин знал, что именно после этих слов ему обязательно нужно будет посмотреть на Ингу.
Не ожидая прямого и пристального взгляда, она растерялась. Покраснела.
– Он здесь на берегу с друзьями кино снимает, а я вот, взъерошенный такой, по лесам бегаю, в бравого вояку нечаянно превратился.
– Это из-за Усманцева?
Глеб кивнул.
Расправляя ладонями красный клетчатый фартучек с кружевными оборками, Инга статно поднялась из-за стола и ещё раз по привычке одёрнула белоснежную скатерть.
– А половина твоя где?
– Меня половинами мерить нельзя.
И снова тот же самый синий взгляд и широкая улыбка…
– Почему?
– Потому что я целый.
– Не обижается она, что ты по свету один всё бродишь?
Повертев в руке остаток пышного пирога, Глеб решительно захрустел поджаристой корочкой.
– Мы редко видимся. У меня нет возможности объяснять ей мои дела или, хотя бы, извиняться.
– Редко?
– Да, раз-два в год, случайно. На каких-нибудь юбилеях у знакомых.
– А как же…?
Инга не решалась спросить о главном для неё.
Справившись с едой, капитан Глеб прищурился и поднёс ко рту льняную салфетку.
– Отвечаю. Живу в одном месте, работаю во многих других. Я доволен тем, что на свете есть преданная мне женщина, которая обеспечивает мои тылы и в которой я уверен на все сто процентов.
– Жена и должна быть такой.
– Это не жена.
Глеб взял ладони Инги в свои.
– Не грусти ты сейчас так, не надо. Помнишь, вы все ещё смеялись над моими словами, когда я говорил, что ищу смотрительницу для своей библиотеки? Ну вот, я и нашёл. Звать её Наталья Павловна, у неё чудесные дети и заботливый муж.
– А ты…?
– Что я? В моей библиотеке всегда порядок.
И всё-таки, как они этому не противились, пристальный взгляд Инги и мгновенная усталость в глазах Глеба встретились. Он усмехнулся.
– Мудрые восточные люди говорят, что когда у человека много домов – у него нет дома. Зато я свободен.
– Но одинок.
– Одно уравновешивает другое.
Привычно и сильно Глеб Никитин коснулся рукой своих коротких волос. Лёгкая тень прерванного абажурного света закрыла от Инги его глаза.
– … И вообще, нет никакой причины для принципиальной грусти о такой персоне, как я. Сам жив, здоров. Мой сын здесь, рядом. Ребёнок растёт нормально, кушает хорошо, буквы уже знает все, даже иностранные. Бреется самостоятельно… – Смеяться Глеб было легче, чем в чём-то сейчас признаваться.
– И внуки мне скоро будут нужны обязательно! Какой же настоящий мужской покой без внуков-то?! Знаешь, один мой знакомый поэт, в юности вместе с ним ставриду потрошили на плавбазе, про это дело сочинил так: «От смятых простынь – до покоя. Покой.… А что это такое?».
За стеной раздались счастливые нетрезвые крики.
– Извини, я выйду ненадолго в зал. Посетители чего-то ещё хотят. Ты же не обидишься?
Промолчав, Глеб Никитин не сразу отпустил из своих ладоней мягкую и тёплую женскую руку.